Демон против люфтваффе

Сильно изменилась атмосфера в части. Раньше люди были открытые. Сейчас вроде бы тоже, но при этом зашуганные. На любом партийном и комсомольском собрании какой‑то идейный босс крикнет: «ура товарищу Сталину!», и хлопают до изнеможения, зорко поглядывая — кто первый ладоши опустит. В митинговой мишуре проступает откровенная фальшь, заметная даже новичкам. Ванятка, увидевший жизнь как она есть за рубежом, изрядно энтузиазм растерял. Помню, радовался как ребёнок, услышав «всё выше, и выше, и выше…» вперемешку с прочей пропагандистской трескотнёй, аж бесил меня. Думаю, у всех, прошедших Испанию, больше здравого смысла, но мы молчим, понимаем — бесполезно. Товарищ Сталин живёт в особом мире, ему докладывают: у нас много самолётов, они самые быстрые, лётчики самые умелые, потому что вооружены единственно верной теорией…

И тут как снег на голову свалился Молотов — Риббентроп. Пару недель назад политорганы клеймили германский нацизм, почему‑то смешивая его в одну кучу с итальянским фашизмом. Теперь немецкие фашисты — союзники. Англичане и французы заклятыми врагами остались, а Гитлер — нет. Я понимаю политическую проституцию как данность, насмотрелся и наслушался за девятнадцать веков, но каково ветеранам Испании, видевшим горящие Мадрид и Гернику?

Небожитель нарисовался четвёртого сентября. Посмотрел сурово и неподкупно, как на новопреставленного зэга, веско заявил:

«Без малого за год ты не продвинулся ни на шаг. Сейчас находишься в армии страны, заключившей союз с нацистами».

«Возвращаюсь в преисподнюю?»

Ангел возмущённо махнул рукой, вызвав колебания перьев и пышных белых одежд. Разумеется, иллюзорных, так как мы соображали на троих в голове военлёта Бутакова. Вдобавок святоша присоединился в весьма нескромный момент — в отхожем месте, в нём мне захотелось утопить прилипчевого белокрылого птеродактиля. Не иллюзорно, а по — настоящему. Оттого патетика его правильных речей ну никак не воспринялась всерьёз.

«И не думай легко отделаться. Ставки выросли. Обеспечу, чтобы ты внедрился во француза или англичанина. Прощайтесь».

Неожиданно вмешался Ванятка и на ужасной смеси латыни с испанским попросил две недели отсрочки.

«Мне надоели ваши задержки».

«И мне всё надоело, небожитель. Но Англия и Франция тоже не воюют с немцами, только воздух сотрясают. Красноармеец прав — разницы нет».

«Две недели и не секунды больше!»

Высокомерный тип исчез не попрощавшись.

«Иван, ты что задумал?»

«Не хочу сидеть без дела. Если станет жарко — давай перелетим к полякам».

«Сдурел? У меня была такая мысль, конечно. Но ты же станешь изменником Родины, комсомолец!»

«Эх, Марк! Столько лет в шкуре советского человека, а не понимаешь. Наша страна — лучшая в мире, несмотря на отдельные недостатки. А главный я вижу в том, что возле товарища Сталина плохие советчики собрались. Он, конечно, часть разоблачил в тридцать седьмом. Но не всех! Сам знаешь — даже Смушкевич к вождю не вхож. Товарищу Сталину начальник ВВС Локтионов докладывает, а он не лётчик, политработник да пехотный командир».

Я не стал перебивать длинный монолог сожителя сомнениями в гениальности генсека, назначившего на высшую авиационную должность партийного «специалиста широкого профиля». Смушкевич с Рычаговым про Локтионова рассказывали, главный военный авиатор страны не отличает бомбёжку от штурмовки.

«…И мы к товарищу Сталину не пробьёмся. Комэск — потолок для карьеры, дальше с такими‑то пятнами не дадут вырасти. А если сможем немца побить, показать этому Мёльдерсу, что русские не хуже, а лучше умеют, тогда Иосиф Виссарионович прислушается к испанским ветеранам. Ты как хочешь, а я желаю сражаться с фрицами дальше. Товарищ Сталин меня поймёт… потом».

Потом догонит и ещё раз поймёт. Подрастерял мой подопечный веру в непогрешимость начальства, только лик Сталина сияет чистым светом в горней выси. Освещает даже полковой клозет, где мы приняли судьбоносное решение.

Про германца Иван вовремя вспомнил. В «Красной Звезде» о Мёльдерсе написали. Как же, эксперт, много успешных боёв провёл, возглавляет истребительную авиацию Рейха, главного ныне союзника СССР, внедряет передовой опыт. А что его он накопил, сбивая советских и испанских пилотов да сопровождая бомбардировщики, один из которых… Про Марию лучше не говорить. Ваня всё видел, чувствовал и переживал вместе со мной. Её смерть задела его сильнее, чем неверность Лизы. Оттого дурацкую статью принял как личное оскорбление.

«В общем, мне всё равно. Не знаю, как у вас в преисподней, а по — моему сбивать нациков — совсем не грех. Так что я готов».

Ночью полк подняли по тревоге, на рассвете мы перелетели в Мачулищи под Минск, вплотную к польской границе. Женатикам сказали семьи не перевозить. Пока нелётное имущество и аэродромный персонал тянулись на грузовиках, подводах и по железной дороге, пилотов собрали в актовом зале авиадивизии.