Демон против люфтваффе

Повреждения своих внутренних органов, нанесённые сотрудниками внутренних же органов, залечивал сразу, а внешние оставлял в первозданном великолепии. Надеялся, что слух о моём задержании непременно дойдёт до нужных ушей. Но советская бюрократия сработала медленно, и долгожданный визит состоялся лишь через двое суток, когда менее выносливому арестанту полагалось бы сдохнуть.

— Мазл тов, Яков Владимирович.

— Ваня? Это и правда ты? Сержант, дайте больше света в камеру.

— Трудно узнать после местного гостеприимства. Простите, что шепелявлю.

Смушкевич застыл в нерешительности. Вмешался какой‑то энкаведешный чин постарше, которого явно приставили провожатым к комбригу:

— Арестованный напал на сотрудника ГБ во время допроса, сломал челюсть.

Я даже отпираться не стал, рассказал про мордобой и взведённый ТТ у морды. Чин явно не понял причину моего недовольства — здесь подобное в порядке вещей. А увечить лубянковского орла не годится.

Яков затребовал моё досье, пробежался глазами по рапорту, заглянул в газету. Спросил лишь:

— Какого чёрта ты представился Анджеем Ковальским из Познани?

— Так вывели нас официально. Не хотел международных осложнений. Анджей погиб летом. Пусть заявляют претензии к полякам, — я усмехнулся разбитым ртом, показав провалы вместо передних зубов.

Смушкевич наклонился.

— Это точно ты уничтожил Гарсия — Морато?

— Посмотрите на газету ещё раз. Там я больше похож на себя чем теперь.

Комбриг резко выпрямился.

— Майор, этот человек — настоящий герой. А о вашем самоуправстве я лично завтра же поговорю с Николаем Ивановичем. Иван Прокофьевич, можете идти?

Я поднялся, изображая крайнюю избитость.

— Отсюда — обязательно. Если товарищ майор позволит.

Тот не стал взбрыкивать по поводу «товарища», а не «гражданина начальника».

— И газетку будьте любезны вернуть.

— Совсем обнаглел? — однако под взглядом Смушкевича скривился и сунул мне затёртый уже листок.

В машине расспросил Яшу: что за он — Николай Иванович.

— За время твоего отсутствия у нас многое что утекло. Ягоду сняли и расстреляли, Николай Иванович вместо него, хотя тоже… — комбриг нервно глянул в затылок водителю и на полном серьёзе продекламировал:

В сверкании молний ты стал нам знаком,

Ежов, зоркоглазый и умный нарком.

— Сами сочинили?

— Народный поэт Джамбул. Расскажи про Морато.

— Можно через пару дней? Говорить долго, а рот болит.

— Ладно, лечись. Нас с Рычаговым на Халхин — Голл отправляют.

— Я с вами!

— Лечись, я сказал! Живого места нет.

— По дороге и выздоровею.

— Ну, не знаю. А вот летать тебе…

— Это ещё посмотрим. На нас, бобруйских, как на собаке — всё мигом затягивается. Так что я с вами. Только жену, Лизу — известите. Нашёлся приблудный Герой Советского Союза.

Смушкевич был начальником ПВО Мадрида. С ним летать не пришлось. Зато второй уже раз вытащил меня из задницы, первый случился после крушения двух испанских ассов, гонявших одинокую «Чайку». И в третий раз пошёл мне навстречу, позволил подлечиться в госпитале, потом прихватил в Монголию.

Аэродром, толпа провожающих, есть знакомые лица, а одно очень даже знакомое…

— Пашка!

Рычагов, отиравшийся в числе пассажиров того же «Дугласа», сгрёб меня в объятиях.

— Не дави так! От гебешных гадов рёбра болят.

— Да и хер на них, упырей из НКВД! — радостно крикнул мой бывший ведущий, нимало не заботясь, что на лётном поле около транспортника масса народу, без стукачей тут в принципе невозможно. — Главное — живой. А сколько наших осталось в Арагоне и под Мадридом…

За них выпили уже в воздухе. Потом пришлось рассказать про последний бой.

— Я попал в столицу буквально через день после того, как её заняли войска Франко. Без боя и особого недовольства горожан. По — моему, их настолько вымотала война, что они уже были рады любому правительству, лишь бы не слышать канонаду и взрывы авиабомб. Военные патрули, сразу порядок. У меня имелись деньги фалангистов, приютивший на зиму старик отдал последние сбережения, — если не уточнять, что попавший под руку офицер хунты тоже весьма недурственно расщедрился, земля ему пухом. — Сел за столик в кафе, и тут меня тихо окликнул знакомый голос. Привет, мол, Иван. Смотрю — Пётр Григорьевич собственной персоной, такой же холёный, как и в тридцать шестом.

— Обожди, — вмешался Смушкевич. — На весь огромный Мадрид вы оказались в одном кафе?

— Яков, ты и правда у Ежова учился подозрительности? Вначале пару кафешек на весь город открылись, вокруг парка. Потому и Морато здесь отирался, больше негде.

— Отстань от него, — нетерпеливо одёрнул шефа Рычагов. — Продолжай.

— Побеседовали. Григорьевич сразу дал понять, что про авиадорес русос здесь лучше не заикаться. Маятник симпатий качнулся в другую сторону и до упора. Теперь мы — злыдни. Пообещал с документами помочь, договорились о сумме и месте встречи. По меркам НКВД, я установил контакт с белогвардейским подпольем.

— А Морато?