Демон против люфтваффе

Берлин вообще вогнал моих спутников в ступор, включая Ванятку. Истерзанная Версальским договором, ограбленная империалистами страна, где трудовой народ продолжают насиловать внутренние капиталисты, поразила чистотой, порядком, изобилием машин и товаров в витринах.

Между тем комиссар не смог билеты купить. Не предусматривалась пересадка в Берлине, а польские злотые в кассе не нужны. Рейхсмарок кот наплакал. Я не выдержал. Даже в древнем Иерусалиме были обменники, столы менял находились прямо в иудейском Храме. Поделился нетленной идеей с нашим главным партайгеноссе, он зыркнул с неприкрытой злобой. Очевидно, ещё в Союзе предупреждён — в группе едет неприятный умник, возомнивший о себе невесть что.

Других идей не появилось, за неимением лучшего вождь воспринял мою. В общем, в отделении Дойчбанка злотые ему поменяли, но курс процентов на двадцать хуже, чем в Варшаве. Странно, конечно, почему поляки свою деньгу больше ценят, нежели гансы. Когда марок не хватило, пунцовый цвет комиссарской морды превратился в сиреневый.

— В Берлине должно быть советское посольство. Обратимся?

Будь у парня «наган», наверняка бы в меня выстрелил.

— Долбаный придурок! Всех умнее? Наша поездка — секретная! Запрещено обращаться! Теперь хоть пешком в Париж!

Когда шестеро субъектов в одинаковых коричневых хламидах носятся у вокзала, орут благим матом и просто матом, это и есть нормальное тайное перемещение советских торговых представителей? А может, так и должно быть. Я не видел других советикусов за рубежом. Проще вопить, нежели в Варшаве включить голову, сразу оплатив дорогу до Берлина и после пересадки до Парижа.

Комиссар принял гениальное решение — успокоиться. Лётчики облюбовали уголок, извлекли заначки из чемодана. Он превратился в стол, на нём порезали останки закуси и разлили. Мне отлегло от души. Сейчас их повяжут полицаи, увидят русские паспорта, дёрнут кого‑то из консульства… Отвечать всё равно политруку.

— Какие у нас ещё деньги есть, кроме советских?

Оказалось — франки. Я узнал цену самых дешёвых билетов в der Bahnhof Kasse, снова сгонял в банк. Теперь хватило. Но до запорижья придётся не жрать. Зато варшавского мороженного отведали!

Французский коммунист, встретивший нас на авто, живо защебетал, как он радуется приезду. Спросил, кто пресипаль, то есть главный. Я сделал вид, что с трудом догадался, пихнул политрука и кивнул на него — мон женераль. Француз счёл за честь — к нему послали такой высокий чин, почтительно поклонился и вручил записку с адресом, а также карту с указанием маршрута. Голодный политработник удалился, но перед этим попрощался с нами. Даже руку пожал.

— Не держи зла, Иван, что наорал на тебя. Нервы, понимаешь… В Берлине здорово нас всех выручил. Иначе — труба. Коли встретиться доведётся, не забуду. Береги себя, не высовывайся лишнего.

Неожиданно, но приятно. Се — человек, хоть и комиссар.

В Париже нас через центр провезли, впервые за эту поездку. В Польше и Германии вокруг вокзала кружили, мало что видели. А Париж — настоящая сказка. Я, честно говоря, тоже почувствовал себя советским туристом. Собственно, в чём разница? В преисподней мы картинки смотрели да рассказы слышали, а чтоб своими глазами — только операм приходилось. Каждый второй из них с задания привозил взыскание, увеличивая срок лет на пять — десять. И всё равно души под солнце рвались!

Потом наш водитель вырулил на шоссе, и мы понеслись… Как понеслись! Он не вёл машину — пилотировал.

— Во Франции шофёр, дающий менее ста километров в час, не имеет право на существование, — заявил он.

Фразу разобрал я один, но куда прыгнула стрелка спидометра, парни увидели. У «Чайки» посадочная скорость девяносто, отрываемся обычно на ста десяти. Наш Пьер разогнался намного больше. И дороги здесь — загляденье. Не то что у Бобруйска, даже около Москвы нет ничего подобного.

«Рено» набит до отказа — пилот, нас пятеро и вещи. Если опустить подробности, мы меньше чем за сутки перенеслись на южное побережье Франции, точно сказать не могу куда, западнее Марселя. И это с остановками!

Города, городки, поля, виноградники… Если Бог создал человека по собственному образу и подобию, то рай, наверно, соорудил по примеру юга Франции.

— Где же угнетённые пролетарии? — Гиви Джинджолия озвучил самый животрепещущий для моих спутников вопрос.

— Пролетериан? — это слово оказалось для Пьера понятнее по — английски. — Ай эм а рэд пролетериан! (4)

В подтверждение он стукнул кулаком себя по груди.

— С собственным автомобилем? — поразился Гиви. — Сколько же он зарабатывает?

Самому интересно. Показал водителю франк, знак вопроса и календарик, отметив ногтем месяц. Не снижая скорости менее ста пятидесяти, выходец из угнетённого класса написал цифру пальцем на приборной доске. Военлёты уже получили минимальное представление об уровне цен по придорожным забегаловкам, поэтому растеклись по сиденьям в шоковом ступоре от подлости загнивающих империалистов, выплачивающих пролетариям шальные деньги.