В полдень полк пришел к месту, на лесную поляну, загроможденную камнями, бревнами, вывороченными корневищами. Место казалось унылым и диким. По снежной лощине тащились подводы: мужики подвозили провиант. На взгорье над рекой нарыты были землянки, кой-где стояли неприхотливые избы, крытые дерном. Над рекой был перекинут мост на жидких сваях; неподалеку от него — кузня; в ней перезванивали наковальни: шла работа.
С неба валил мокрый снег; и без того истомленные, солдаты маялись от сырости; они разбили палатки, разложили костры и стали на отдых.
Из землянок вылезли бородатые мужики-приписные; глядя на солдат, повеселели:
— Может, нас сменят!
Из-за гор дул злой ветер, холодил солдатские спины; у костров не слышалось обычных песен; солдат охватило уныние.
Ночью выставили дозоры, и под вой ветра, не глядя на мокрый обильный снег, тут же, у костров, легли спать.
На другой день из Уктуса прибыл де Геннин, сделал смотр воинству. Народ был крепкий, выносливый, и де Геннин остался доволен смотром; от радости он потирал ладони, покрикивал:
— Ну, орлы-молодцы, будем город строить, завод возводить, царю-государю службу служить!
Солдаты угрюмо молчали. По приказу де Геннина их развели по стройке и велели рубить избы и заплоты. Землю отогревали кострами, каждый вершок брали с бою.
У главной избы стогом лежали нарубленные лозы. После работы нерадивых и сплошавших выводили на плац, ставили перед строем; каждый солдат в строю имел по лозине. Офицер громким голосом читал указ, провинного раздевали до пояса, привязывали к ружейным прикладам и вели вдоль фрунта, и каждый солдат бил лозиной по спине. Бить заставляли наотмашь, крепко и безжалостно. После прогулки по «зеленой улице» у наказанных долго гноились язвы.
Подошла весна; с гор да с косогоров побежали стремительные ручьи; на месте стройки разлилась непролазная грязь; она подступала к избам и землянкам, — лихо приходилось солдатам.
Сотни людей копошились в развороченной земле, среди бревен и у плотины; за работой зорко доглядывали офицеры и приказчики. Частенько из Уктуса наезжал де Геннин, торопил людей. Обещал Виллим Иванович царю отстроить город-завод до зимних морозов. В донесении в Санкт-Питербурх убеждал он, что этой «Исети реки лучше нельзя быть. Лес без переводу, который водой до завода можно плавить. Руды и воды много. И от Чусовой пристани недалеко».
За хлопотами некогда было де Геннину съездить в Невьянск испить кружку ячменного пива. Демидов же, хоть и своих хлопот было немало, не уставал следить за делами на Исети-реке.
Со всех казенных заводов Каменного Пояса — с Уктусского, Каменского, Алапаевского, из далекой Олонщины да из Петрозаводска — отовсюду стягивал де Геннин мастеровых и ремесленных людей. Из сибирских волостей пригнали приписных крестьян; с котомками, изможденные, оборванные, пришли в дебри за сотни верст на работу плотники, каменщики, кузнецы, плотинщики…
Весной открылись топи; народился неисчислимый гнус; вода текла ржавая, гнилая. От тяжелой работы и плохой пищи на людей напала хворь. Десятки солдат и мастеровых каждый день ложились костьми. Обессиленные, голодные люди стали роптать…
«Вот и пора приспела, — тешил себя мыслями Никита Демидов. — Теперь побегут. Ух, и шибко побегут!»
Угадал Демидов: в одно утро полк снялся и пошел в поход, прочь от стройки…
Де Геннин и офицеры забили тревогу, бросились за солдатами…
Солдаты шли толпой, напролом через чащобы, через болота: спешили уйти от гнилой могилы среди угрюмых и суровых мест…
До Тобольска — восемьсот верст. Что там ждало взбунтовавшихся солдат? Об этом не думали, отгоняли мысль. Что будет, то будет…
Де Геннин сел на башкирского иноходца, нагнал полк в лесу, въехал в толпу, кричал, грозил карами. Солдаты сомкнулись, молчали. По злобным глазам понял Геннин: быть беде. Он огрел коня плетью, вырвался из толпы и ускакал.
— Добро сделал! — кричали солдаты. — А то кровь была бы…
Недалеко отошли беглецы: за быстрой рекой их встретили драгуны да пушкари.
Навстречу выехал офицер с обнаженной саблей и крикнул:
— Ворочай назад! Знайте, обещано вам лучшее содержание, харч и одежда. Кто супротив сего — стрелять будем!
Истомленные беглецы долго топтались, перекликались с драгунами, переругивались с офицерами; но против чернели дула пушек, готовые каждую минуту осыпать картечью.
К вечеру, потеряв всякую надежду пробиться в Тобольск, солдаты вновь построились и покорно поплелись назад, к Исеть-реке, к топям, болотам, к медленной, гнилой смерти…
Глубокой осенью, когда начался ледостав, де Геннин торжественно объявил об открытии города, названного — в честь супруги царя Петра Алексеевича — Екатеринбурхом.
В город Екатеринбурх из Уктуса переехала горная контора, появились горные чиновники.
Над Исетью задымил новый казенный завод.
«Осилил-таки, дьявол! — недовольно подумал Демидов о де Геннине. — Что-то теперь дальше будет?»
9