Демидов кедр

Тогда Василий и Леонид стали приводить в порядок свое новое жилье прямо на морозе, при открытых дверях. Подмели пол, поставили кровати, застелили постели, а закончив дело, опять вышли на дорогу.

Шульц приехал уже под вечер, когда низкое северное солнце повернуло за сопку.

— Эй, кто хозяин? — заорал он в пространство, остановив лошадь перед самым крыльцом и спрыгнув с саней. В санях лежали две тонких жердинки-сухостоины. — Кто хозяин? — повторил и засеменил в избу, путаясь короткими ногами в полах длинного дождевика, надетого поверх телогрейки.

Был он под добрым хмельком, и его большой коричневозубый рот на сухоньком тщедушном лице растягивался в бессмысленной улыбке, а мясистый угреватый нос, нависший над верхней губой, пунцовел, как помидор.

— Чего кричишь? — одернул в сердцах Леонид, злой от холода и долгого ожидания. — Ослеп совсем, что ли?

Впопыхах Шульц чуть не наскочил на него.

— А! — подпрыгнул он от неожиданности. — Фи стесь? Как ше фас не саметиль? Фот! — показал на сани рукой. — Прошу раскрушать.

— А ты поменьше не мог привезти? — еще сильней осерчал Леонид. — Чтобы надольше хватило?

— О! Фи исфоляйте шутить! — понимающе закивал Шульц и засуетился возле саней, развязывая поклажу. — Это карошее тело. Но фи не снаете стешних услофий. Сопка, сопка. Снек, снек. Почти что по ротт. Польше не привесешь. Мерин утонет. Я и так ему помогаль. А чтобы сила была, браль с собой… как ее… путылька, путылька. Пиль ис корлышка и кушаль сугропп.

— Ладно, — махнул Леонид. — И так видно, что пил. А вот что нам делать с такими дровами — это вопрос. У нас же ни топора, ни пилы.

— О-о-о! — Шульц просиял от возможности помочь. — Это мы фам будем давать. Фот! — Он вытащил со дна розвальней инструмент, протянул Леониду. — Перите. Сафтра будете фосфращать.

Когда жерди были сброшены у крыльца, Шульц спешно попрощался с друзьями, завалился в широкие розвальни, понукнул коня и гаркнул на всю улицу, безбожно коверкая мотив и слова:

Хас Пулат малато-о-о-о-й,
Тфой испушка пусто-о-о-й.
С удалою женой
Оеей, оеей!

— Все у них здесь, что ли, такие? — хохотнул Василий, отаптывая снег возле жердины потолще.

— Не говори. Еще ни один нормальный не попадался.

Пилить без козел было несподручно, однако продрогнув до костей на морозе, друзья работали в охотку, торопились и быстро управились сперва с одной сухостоиной, потом и с другой. Раскололи чурки напополам, перетаскали, стали растапливать печку, заткнув дыру над дверцей обломком кирпича.

Сухие смолистые дрова разгорались весело, и вскоре в промерзлой избе стало теплеть, с потолка бойко закапала отпотевшая изморозь.

Пора было думать об ужине. Кинули жребий, кому бежать в магазин. Выпало Леониду.

— Снегу пока на чай натопи, — посоветовал он Василию, доставая из чемодана авоську. — Про колодец или прорубь забыли у Шульца спросить.

— А ты… это самое… — заухмылялся Василий, — тоже… кой-чего проверни. Как-никак новоселье.

На улице была уже ночь — быстро темнеет в горах.

В низком и черном, как деготь, небе шевелились крупные, почти в кулак, звезды, но какой свет от звезд? — после избы Леонид никак не мог разглядеть дорогу, то и дело ухаясь в рыхлый, сыпучий снег и с трудом вышаривая валенком твердое.

В поселке — ни одного фонаря, ни одной простецкой лампочки на столбу, ни одного огонька в окне. Окна изнутри на четверть подернуты льдом и изморозью, а снаружи припорошены снегом, и через них, хоть прожектор включай, не пробьется ни один лучик на улицу.

Вскоре глаза присмотрелись. Отчетливей проступили силуэты домов, проклюнулась меж сугробов отполированная санями дорога. Идти стало легче, спокойней. Но неожиданно откуда-то шарахнулась прямо под ноги разъяренная собачонка и захрипела, крутясь, зашлась будто в кашле в простуженном лае.

Леонид замахнулся на нее авоськой — она того сильнее взвилась. Слава богу, подвернулась какая-то палка, и он стал отбиваться. Так, отбиваясь, и добежал вполуоборота до поселкового магазина.

А в магазине шум и сутолока, как в забегаловке.

Возле прилавка, напирая друг на друга, колготилось десятка полтора мужиков, и по пьяному делу каждый норовил кого-то опередить, кого-то оттиснуть.

— Ну ты! Куда прешь? — кричали. — Жмешься, как кета к гальке.

— Подумаешь, девочка!

— Был бы девочкой — промолчал!

— Тищ-ще! Тищ-ще! Не мащ-щайте работать! — то и дело осаживал продавец, горбоносый и смуглый, будто прокопченный южанин, не то грузин, не то армянин. — Мне условий нужны!

По-аптекарски точно и быстро он отмерял мензуркой из блестящего хромированного чайника прозрачную жидкость, выплескивал в протянутые посудины и ловко отсчитывал деньги.

«Спирт», — догадался Леонид.

У некоторых мужиков были, видимо, уже «опробированные емкости»: бутылочки из-под уксусной эссенции, какие-то замысловатые, неизвестно где взятые колбочки, потому что в них продавец лил сразу из чайника, не прикасаясь к мензурке.

Дело двигалось споро, и, чтобы не толкаться зазря у прилавка, Леонид отошел в уголок, стал ждать, когда схлынет народ.