Демидов кедр

— Да-е-е-е-шь! С таким дружить — горя не знать. Я, понимаешь, выше международной тройки никак не могу подняться. Башка у меня, понимаешь, какая-то… — повертел рукой у виска. — Хотел в ФЗУ махнуть, да мать жалко, плачет: «Кончай десять классов, и все». Ну кончай так кончай… Слышь, Ленька, будешь мне помогать? Я же в вашу школу перехожу. В одном классе будем учиться. Будешь?

— Еще бы!

— Вот и добро. А этих полудурков не бойся. Держись за меня.

— А вдруг они и тебя…

— Меня-а-а? Ха-ха! — Васька выпятил грудь. — Да я второй год в секции бокса при лесозаводском клубе занимаюсь. И они это знают.

Леонид с уважением посмотрел на Васькины руки. Мускулы, как булыжники, гуляют под кожей. С таким парнем не пропадешь.

А Васька, тем временем что-то обдумав, сказал:

— Слышь, Ленька. У меня завтра свободный день. Пойдем вместе по землянику. На гари, под Волково. Ягоды-ы-ы — хоть лопатой греби.

— Пойдем.

— Я к тебе забегу тогда. Скажи, где живешь.

— Садовая, тридцать четыре. И вот еще что. Если мы вправду будем учиться вместе, я сяду только с тобой.

Все три года, с восьмого и по десятый, они просидели за одной партой на удивление и на зло литераторши Анны Петровны, не понимавшей, как это Леонид Курыгин, лучший ученик класса, его гордость и слава, редактор общешкольной газеты, бичующий разгильдяйство и разгильдяев, может дружить с каким-то нерадивым корягой Земиным.

А Васька и впрямь не блистал успехами. Перекатывался с двойки на тройку, пробавлялся подсказками и списыванием, зато вне школы, как говорится, гремел. Играл на альте в заводском духовом оркестре, дрался, испытывая новые приемы бокса, с деревенской шпаной, вовсю крутил с девчонками, был на «ты» со взрослыми мужиками.

— Мой лучший друг и… что называется шеф, — с гордостью представлял он Леонида своим знакомым.

Но если говорить правду, «шефом» был не Леонид, а он, Васька Хезма. С первых дней их дружбы как-то так повелось, что Леонид во всем подчинялся Ваське. Скажет Васька: поехали на сора́ за диким луком — и едут, хоть Леониду порой неохота. Скажет Васька: пошли на танцы, хоть и знает, что Леонид вообще не танцует, — идут.

А с «помощью в учебе» и вовсе ерунда получалась. Начнет его Леонид корить за то, что лодыря корчит, что мог бы учиться не хуже других, занимайся серьезно, тот лишь рукой махнет:

— Да ну тебя! Ты лучше вон задачку реши за меня. Обещал ведь помогать. Помогай!

И Леонид решал.

Но задачка — задачкой. Ее решить можно. И домашнее сочинение за друга написать можно. Но как быть с заданием устным? Здесь Леонид был бессилен. И Васька пускался на хитрость.

По немецкому языку преподавала в их классе некая Агата Яновна Кунгель из переселенцев-волжан. Говорила она на родном языке, по мнению знатоков, с жутчайшим акцентом, зато с учеников своих снимала по семь шкур. Стоило один раз не приготовить урок — и двойка, в лучшем случае тройка за четверть даже ударникам была обеспечена.

Но не без слабостей человек. Имелась слабость и у Агаты Яновны. Она буквально таяла, если кто-нибудь из учеников самостоятельно выучивал несколько фраз и пытался с ней говорить по-немецки, особенно на темы, не имеющие отношения к школьной программе.

Васька Хезма мгновенно уяснил это для себя и, когда не «успевал» приготовить урок, что случалось довольно часто, блестяще обводил Агату Яновну вокруг пальца.

— Агата Яновна, — жалобно говорил, прижимая руку к груди, едва «немка» входила в класс. — Ихь бин кранк. — Я болен.

— О-о-о! — заводила водянистые глаза Агата Яновна. — Опять! Бедный мальчик! — И поспешно кивала: — Зетцен зи зих. Зетцен зи зих, Вася. Садитесь, пожалуйста.

Класс потел и терзался, с хрустом листал словари и пускал очи долу, не в силах ответить на трудный вопрос, а Васька сидел потихоньку и похихикивал в парту, хитро поглядывая на Леонида.

Леонид на него не сердился. Он даже порой завидовал Ваське, Васькиной лихости и непосредственности и, не задумываясь, прощал другу все его «прегрешения».

Но были два случая — это уже не в школе, а в техникуме, — которые Леонид до сих пор не может простить. Просто запрятал обиду подальше, заглушил насильственно в себе, а она нет-нет да и вынырнет этаким крохотным воспоминанием-поплавочком. Вынырнет и даст о себе знать. И ничего нельзя с нею сделать.

Задали им курсовой проект по деталям машин. Васька, по обыкновению, дотянул до последнего дня, едва-едва написав пояснительную записку, а чертеж так и не начертил. Походил-походил по общежитию, оделся, купил бутылку вина, выпил и завалился спать: будь что будет, все трын-трава.

«Вот поросенок! — злился Леонид. — Ему же вкатают двойку. Из техникума вытурят к чертовой бабушке. В который раз такие выходки».

Взял пояснительную записку, прочитал от корки до корки, стал прикреплять кнопками к столу ватманский лист. Прочертил всю ночь. Последний штрих накладывал уже при дневном свете.

Васька встал с помятой, в складках, физиономией. Подошел к столу:

— Мой? — спросил, ткнув пальцем в чертеж.

— Твой.

— Нич-чего. А какой масштаб?

— Один к пяти.