Демидов кедр

— А ты как думал. Пришел, поставил и пымал, да? — тетя Оля вдруг ловко перехватывает сеть и иглу в одну руку, поворачивается к Кутепову всем телом. И, как всегда при воспоминании чего-то интересного для нее, вся светлеет, озаряется изнутри. — На этом самом Хвистаре дело было. А уж я ли его не знаю! Бросила как-то под лед десяток вентеришек в самы лучши места и задумалась. Одиннадцатый у меня ишшо был, старенький-престаренький. Бросать его, не бросать. Ладно, мол, приткну куда-нито наобум для очистки совести, не ташшить же его обратно, раз приперла… Ага. Поставила, значит. А через два дня прихожу: к первому — ни шиша, ко второму — ни шиша. И так все десять. По два, по три малявоньких трепыхатся, и все. К тому, старому, уж и подходить неохота, пристала. Но все ж таки подошла, снасть, как же. Веришь ли, битком-битком набито, как в мешке. И карась — в лопату. Мне бы, дуре, подташшить вентерь к проруби да и вычерпать из него рыбешку сачком, а я растерялась. Растерялась и давай его переть на себя. До середины не подташшила, ка-а-ак треснет он снизу и сразу из каменного ровно пушинкой стал. Эх, да распроязви тебя в душу! Такой улов в один момент ровно коту под хвост. Я чуть сама в прорубь не сиганула. Вот уж правда: знал бы где упасть, соломки бы подстелил.

— Да-а, карась — рыба мудреная, — глубокомысленно изрекает молчавший до сих пор старик Шутегов, скромненько посиживая на кровати. — С ходу-то и не прикинешь, что он думат и какими тропами когда гулять собиратся.

— Это так, — соглашается тетя Оля.

— Ишшо ба, — как истинный знаток дела бросает Шутегову Митрий Данилович, и к тете Оле: — Да я к чему весь этот разговор-от вел, Осиповна. Я ведь сурьезно снасть надумал покупать и сурьезно решил в будущу субботу на Хвистарь податься, да вот братка меня подводит. Захворал, язви его, и сорвет, однако, все мероприятие.

— Чо тако с ним?

— Дак он вот, здеся. Пусть сам тебе все поведат.

Бородатый, толстый и здоровый, как сентябрьский медведь, «братка», то есть Денис Данилович Кутепов, с кряканьем поднимается с полу, где сидел на корточках, опускает ручищи по швам.

— Как бы это… поскладней высказаться-то? — медленно говорит он, сутулясь. — Слабость как-то напала в последнее время, прямо хоть плачь.

— Аппетит пропал, ли чо ли?

— Да нет. Аппетит нормальный.

— Чижолое подымать не можешь?

— Да я вроде шибко-то чижолое никогда в жизни не подымал.

— Может, голова по вечерам кружится? Тошнит?

— Да не… Как бы это половчее-то объяснить. В обчем, такое дело. Вся организма какая-то не такая стала. К примеру, раньше выпьешь четверть первача, и хоть бы хны, а ноне возьму бутылку «Московской» после бани, и на второй день до обеда дрожь пробират, прямо хоть плачь.

— Оссподи, боже ты мой! — машет рукой тетя Оля и хохочет. — Да таку-то болезню в один день вылечить можно. Самому.

— Что ты говоришь? — светлеет ликом Кутепов. — Как, Осиповна, скажи?

— Да не брать «Московскую, и все.

Денис Данилыч аж давится и долго переминается с ноги на ногу.

— Дак ить как ее, милую, не брать. Кака без ее жизни, кака радость. Можеть, ты, Осиповна, как-нибудь по-другому подсобишь, а? Ты ведь лучше доктора во всех этих делах. Может, травка кака есь от дрожи, а?

— Травка? — переспрашивает тетя Оля и усмехается одними глазами. — Есть така травка. Шибко хорошо помогает. Только ее опеть же ровно полгода надо принимать. И полгода в рот не брать «Московскую.

Денис Данилович не задумывается.

— Ну, полгода — это не вся жизня. Можна! Можна выдюжить. Давай, Осиповна, твою травку.

Тетя Оля откладывает вязанье, проворненько семенит к кровати, выдвигает из-под нее большущий фанерный ящик со снадобьями и подает Кутепову пучок сухой травы.

— Вот, — говорит она. — Заваривай ее как чай. И каждый день по две столовые ложки. Утром и вечером. Только не больше, а то худо будет.

— Ну, чо он глупый, ли чо ли, — отвечает за брата Митрий Данилович. — Спасибо тебе, Осиповна, спасибо, соседушка, дай бог тебе здоровья… Дак, говоришь, стоит, значит, податься на Хвистарь? Значит, пымам мы там карася?

— Пымате, пымате, даже и сумневаться не стоит, — машет рукой тетя Оля.

— Ну и ладно, пошли мы, значит. До свиданьица.

— Да посидите ишшо, чой-то вы, совсем ведь еще рано.

— Рано-то рано, да завтра вставать еще ране, за сеном ехать. Так-то.

После ухода Кутеповых в комнате становится просторней, и мы с Мишанкой устраиваемся на табуретках за столом.

Тетя Оля снова садится за сеть, посмеиваясь чему-то своему. И Рада посмеивается и Земфира. Наверно, над Денисом Кутеповым. Кто их поймет, этих женщин.

— Ну, дак чо, парни-пареньки? — спрашивает тетя Оля весело. — Как кинишко-то?

— Да ничо кинишко, — бросает Мишанка. — Можно посмотреть.

— Вы бы хоть это, как-нито деда Федота, чо ли, сводили бы с собой. А то, мотрю, совсем дед чой-то смурной стал. Даже не разговариват как-то путем. А, Федот Макарыч?

— Эх, Осиповна-а, — не замечая в ее голосе шутки, тянет из своего уголка на кровати дед Шутегов. — Чо там кино! Вот если б ты моей карге како-нибудь снадобье сготовила, чтоб она чуть помягче стала, это было бы да!