Дело Томмазо Кампанелла

– Часы-ходики бьют в крестьянском доме полночь!.. Надвигается новый неурожайный год!.. Возможны в будущем голод, смерть, ужас… – вновь громко объявил маленький конферансье. – Для крестьян время собираться в город. Там, в Лефортово, есть фабрика, на которой уже некоторое время трудятся их односельчане!..

– Эту частушку, – продолжал доноситься из радиостанции голос Журнала «Театр», – приводит в своем «Революция в лефортовских эмоциях и практические указания к действию» Томмазо Кампанелла. Какой-нибудь бородатый крестьянин в драном тулупе, подпоясанном веревкой, сочинивший ее, очевидно, испытывает недостаток, как он выражается, «в хлебце», а поправить дело можно только двинув лапти, или какие ни какие, а сапоги, или валенки в город Москву, где существует завод, и не один, на котором хозяева хоть и гроши, но платят за работу, и от голода мучиться не станешь. Или, применительно к советским временам, заводы требуют много новых рабочих рук и на них примут крестьян, которые готовы работать в новых для себя условиях!.. А чего много в Лефортово?.. – Фабрик, и новых, и иных – старинных, основанных еще в те времена, когда только-только закладывались основы капитализма, когда массы крестьян, изгнанных нищетой из своих деревень, ехали в город на поезде, «на машине», как они его называли, на заработки, ехали вот в такое вот Лефортово. А жить-то, точнее, ночевать после целого дня фабричной работы, им-то, конечно, было негде (обо всем этом и рассуждает Томмазо Кампанелла), и для них были построены в том же самом Лефортово фабричные общежития. Много общежитий, много!.. То есть эти приехавшие в Москву люди с самого начала приступали к жизни в общежитиях, можно сказать, к вечной жизни в гостиницах, да что там – общежития – это не гостиницы, общежития – хуже гостиниц!.. Какой-нибудь торговец с Лефортовского рынка, который живет в гостинице при рынке, может считать себя счастливчиком по сравнению с тем несчастным, что живет при фабрике… Между прочим, и в царское, и в советское время общежития разделялись на мужские и женские… Как было написано в одной книжке («Путешествие в далекое и близкое» В. Владимирова)…

Совиньи вздрогнул:

– А-а?! Точно!.. Я прятался в женском общежитии однажды!.. Не помню когда, не помню как долго, но жил я однажды в общежитии!.. В женском общежитии, располагавшемся в Лефортово. Эх, и мрачно было там!.. Я тоже, тоже знаю одну частушку!.. – громко проговорил Совиньи затем, впрочем, теперь уже так, словно он и не в связи с тем, что неслось из рации все это сказал, а просто так, точно ему все это ни с того ни с сего к слову пришлось, вспомнилось. – Это частушка про то самое общежитие, в котором я жил, – я так считаю!

Тот народ счастливым будет,
Кто Лефортово забудет.
Разнесчастный тот народ,
Кто при фабрике живет, -
тут же пропел он и проговорил: 

– А-а?!. Здорово, верно?!. Очень метко!.. Мой отец виноват во всем!.. Это он меня работать вынудил – «пузо в масле, или как там… или в мыле – в общем, мы работаем на «ЗИЛе»!.. А вот еще!.. Я еще спою!..

Вон приятели мои,
Все при радости они.
А я, девки, при печали,
Меня в фабрику вкачали, – 

опять пропел Совиньи.

Тут раздался шелест страниц, точно Журнал «Театр» действительно раскрывал на нужном абзаце книгу, готовясь цитировать по ней. На самом же деле он, скорее всего, просто шуршал какими-то записями, попавшими к нему от Томмазо Кампанелла:

«Фабричные общежития тех давних лет больше всего смахивали на самые настоящие, без прикрас, тюрьмы, а народ, живший в них и вокруг них, именовал их не иначе, как «крепостями»… Хорошо одетые люди брезгливо, а иногда и опасливо обходили эти «крепости» и прилегающие к ним питейные заведения. Оттуда неслись крики, брань, звон бьющегося стекла. Пробегали по деревянным тротуарам заплаканные женщины, трелью разливались в морозном воздухе свистки полицейских», – процитировал он по книге.

– Да, хулиганили!.. Хулиганили!.. – оживился Совиньи. – И стекла били!.. Я сам лично пару стекол расколошматил… Только меня и видели!.. Удрал!.. И милиция мне ничего, ничегошеньки не сделала!..