Дело табак

Слезы Гриба взглядом лихорадочно принялась искать мисс Бидл, а Юный Сэм, абсолютно не стесняясь, пустился в краткую лекцию об овечьем помете. В ответ Слезы Гриба, укладывая слова точно кирпичики, спросила:

– А… для чего… какашки?

Юный Сэм нахмурился, как будто кто-то поставил под сомнение его жизненную цель. Но тут же он просиял и ответил:

– Ну, если бы их не было, ты бы взорвалась!

И радостно заулыбался, словно разрешив вопрос огромной важности.

Слезы Гриба засмеялась. Ее смех звучал отрывисто, напоминая Ваймсу смех женщин определенного сорта и после определенного количества джина. Но все-таки это был смех, искренний, неподдельный и естественный, и Юный Сэм наслаждался им и хихикал, и старший Сэм, у которого на щеках высыхал пот, тоже.

Потом Юный Сэм сказал:

– Ого, какие у тебя большие руки. Как тебя зовут?

Тем же отрывистым тоном, к которому Ваймс уже привык, девочка ответила:

– Меня зовут Слезы Гриба.

Юный Сэм немедленно обнял ее, насколько хватило рук, и крикнул:

– Грибы не должны плакать!

На лице девочки возникло то самое выражение, которое Сэм Ваймс столько раз видел на лицах людей, попадавших в объятия Юного Сэма, – смесь удивления и замешательства. В этот момент в комнату вернулась мисс Бидл, держа тарелку, которую передала Слезам Гриба.

– Пожалуйста, угости наших гостей, дорогая.

Слезы Гриба взяла тарелку и нерешительно пододвинула ее к Ваймсу, произнеся нечто, на слух напоминавшее стук десятка кокосовых орехов, катящихся по лестнице, но он сумел различить слова «вы», «ешьте» и «я приготовила». В выражении ее лица читалась мольба, как будто девочка пыталась сделать так, чтобы он понял.

Ваймс некоторое время рассматривал ее лицо, а потом подумал: «Я ведь могу понять, не так ли? Стоит попробовать». Он закрыл глаза – весьма неоднозначное действие, когда находишься лицом к лицу с обладателем такой выдающейся челюсти. Плотно зажмурившись и накрыв глаза рукой, чтобы отсечь доступ свету, он попросил:

– Можете повторить еще разок, юная… леди?

И, погрузившись в темноту, отчетливо расслышал следующее:

– Я сегодня испекла печенье, мистер по-люс-мен. И вымыла руки, – нервно добавила девочка. – Печенье чистое и вкусное. Вот что я сказала, и это точно.

«Гоблинская выпечка», – подумал Ваймс, открыв глаза и взяв шишковатое, но аппетитное на вид печенье со стоявшей перед ним тарелки, а потом снова сомкнул веки и спросил:

– Почему грибы плачут?

В темноте он услышал, как девочка ахнула.

– Они плачут, чтобы было больше грибов, – ответила она. – Это же ясно.

Ваймс услышал слабое позвякивание столовых приборов за спиной, но, едва он убрал руку от глаз, мисс Бидл сказала:

– Нет, оставайтесь в темноте, командор. Значит, то, что говорят про вас гномы, – правда.

– Не знаю. А что говорят про меня гномы, мисс Бидл?

Ваймс открыл глаза. Мисс Бидл сидела в кресле почти напротив него, а Слезы Гриба стояла над тарелкой с таким видом, как будто готова была ждать продолжения до скончания века – ну или пока не велят прекратить. Она умоляюще взглянула на Ваймса, затем на Юного Сэма, который с интересом изучал Слезы Гриба, хотя, зная Юного Сэма, Ваймс сказал бы, что интерес в основном относился к тарелке с печеньем. Поэтому отец сказал:

– Ладно, мальчик, попроси у девушки печенье, только не забывай о хороших манерах.

– Говорят, тьма в вас, командор, но вы держите ее в клетке. Подарок из Кумской долины, так сказать.

Сэм моргнул.

– Гномье суеверие в гоблинской пещере? Вы много знаете про гномов?

– Немало, – ответила мисс Бидл, – но про гоблинов – больше. Они верят в Призывающую Тьму, как и гномы, – в конце концов, они тоже пещерные жители, и Призывающая Тьма реально существует. Она не только в вашей голове, командор; что бы она вам ни говорила, я тоже иногда ее слышу. Ох, боги, уж вы-то должны распознать надрассудок, раз он вами овладел. Это противоположность предрассудку. Надрассудок реален, даже если ты в него не веришь. Этому меня научила моя мать. Она была гоблинкой.

Ваймс взглянул на красивую темноволосую женщину, сидевшую перед ним, и вежливо произнес:

– Не верю.

– Ну, может быть, вы простите мне некоторую неточность ради пущего эффекта? На самом деле, когда моей матери было три года, ее подобрали и воспитали гоблины в Убервальде. Примерно до одиннадцати лет – я говорю «примерно», потому что она никогда не знала в точности – она мыслила и действовала как гоблин и выучилась их языку, который невероятно сложен для всякого, кто не слышит его с рождения. Она ела с ними, ухаживала за собственной грибной делянкой и пользовалась большим уважением за заботу о крысином питомнике. Однажды мать сказала, что до встречи с моим отцом самыми приятными были воспоминания о годах, проведенных в пещере с гоблинами.

Мисс Бидл помешала кофе и продолжила: