Дело об инженерском городе (СИ)

светлых зала на “крымской” (западной) половине дворца, возникло дело № 2708, заглавие которого, изобретенное искушенным асессором — “Дело об инженерском

городе”, — предусмотрительно указывало на непричастность Черкасска к открытию

на Аксайском займище.

*

Зима принесла Черкасску новое бедствие. Оно было гораздо менее привычным, чем

наводнение. “Tutta la forza dell’inferno si и levata contro la Steppa Sarmatica”**, как выразился об этом бедствии секретарь де-Волланта Гаспаро

Освальди, впервые зимовавший в России. “Проливные дожди, — записал итальянец в

своем журнале, — шли с конца октября до конца декабря. Дон замерз только в

начале января. Безмерные воды, вылившиеся на равнину из его берегов и с небес, были скованы холодом в одну ночь. Теперь, по прошествии трех недель после

того, как это случилось, уже не осталось надежд на оттепель. Мороз доходит до

26о по Цельсию; большей же частью термометр показывает 23о ниже ноля, но снега

в стране казаков (nel paese dei cosacchi) нет вовсе, тогда как в России — лежит глубокий. За три недели погибло и покалечилось громадное количество

всадников и лошадей, так как гололедом покрыта вся Сарматская степь по обе

стороны Дона и вверх по его течению, вплоть до лесных пространств континента.

Это служит жестоким препятствием для продолжения работ на холме Бирючий Кут и

наблюдения за его окрестностями, где обнаружилось невероятное положение вещей.

Передвигаться по склонам холма и скакать от него на юг по ледяной равнине нет

никакой возможности”.

Не было никакой возможности скакать и на север — к глубоким снегам, в

завьюженный Петербург.

И все же в конце января через сверкающую степь, по которой, как утверждает

Освальди, “во множестве скользили окоченелые тела животных и перевернутые

повозки, уносясь под напором ветра на неизмеримые расстояния”, скакал верховой

курьер, придерживаясь северного направления.

Донесение, которое он вез сквозь “cтрану казаков”, пробираясь к надежным

дорогам по ледяному покрову, отражавшему луну и солнце, должно было очутиться

в руках генерал-квартирмейстера свиты его императорского величества Петра

Сухтелена. Но через несколько дней оно очутилось в Черкасске, во дворце

атамана, доставленное туда сотником Федором Ребровым, который в рапорте о

погоне за курьером немногословно сообщил, что курьер “убился об лед на

просторе” и что погоня была предпринята “около Криничной станицы, заради

уворованной лошади”.

Так ли погиб ефрейтор Рогожин, денщик инженер-подполковника Льва Веселовского, посланный в Петербург своим офицером, или иначе, копия донесения, сделанная

рукой асессора Иорданова, появилась в “Деле об инженерском городе”.

В сущности это был донос на атамана Платова, составленный Веселовским не

вполне вразумительно, хотя и с подобающим воодушевлением.

Выражаясь до крайности сбивчиво, Веселовский определял неизвестный город

(“иноземный город, допущенный к существованию казачьим правительством в

границах державы Российской”) то как “подлинно китайский”, то как “шведский, по всем вероятиям”. Не менее противоречиво он описывал и некий “тайный совет”, на котором помимо черкасских штаб-офицеров присутствовали инженер Франсуа

де-Воллант, его секретарь Гаспаро Освальди и архитектор Луиджи Бельтрами. По

уверению Веселовского, на этом совете, состоявшемся в средине января 1805 года

в Атаманском дворце, в одном из залов канцелярии, Платов и его офицеры

(называлось восемь фамилий) “вступили в сговор с иностранцами, помышляя

сокрыть от Высочайшей власти всякие сведения о противузаконном городе”. В то

же время в доносе говорилось, что все участники совета, не исключая Освальди, плохо изъяснявшегося по-русски, “рассуждали касательно того, каким образом

было бы сподручнее осведомить о случившемся Государя Императора”.

В каких именно словах, хотел знать Платов, следует доложить царю Александру о

том, что в некоторый час октябрьского утра, когда вдруг разрушился стойкий

туман и нечаянно открылись степные горизонты, был обнаружен на территории

империи неведомый город. Веселовский передает фразу, сказанную по этому поводу

Петром Иордановым. Поднявшись со стула и обратившись к атаману, который сидел

в медвежьей шубе в центре зала на борту своей лодки, крепко стиснутой льдом, асессор произнес: “Таковых слов, ваше превосходительство, совершенно не

существует”.

Атаман ничего не ответил на это. Голова его едва выглядывала из-под тяжелой

шубы. Он смотрел на своих офицеров сквозь просвет между краями поднятого

воротника. Брови его непрестанно шевелились и изгибались, словно отображая

беспокойное движение мыслей. Обстановка в зале, как рисует ее доносчик, вполне

соответствовала совершающемуся действу — холод, сумрак, зашторенные окна, дюжина свечей в настольных шандалах. Между тем и платовским старшинам

приходили на ум разнообразные мысли, которые то воодушевляли их, то повергали

в оцепенение — “атаковать город конницей”; “разрушить осадными орудиями”; “сочинить имя и нанести на карту”; “объявить собственностью Войска”.