Дело о полку Игореве

– Говорю же, нет. Что я тебе, барышня кисейная? Меня в жизни терло и мололо так, что… – И тут он, похоже, вспомнил, с чего начался разговор. Сызнова сгреб бороду в пятерню. – Ах, ехидная сила…

– Кто, если не мы? – решительно спросил Богдан.

Крякутной оттопырил нижнюю губу.

– Какой вред-то от него, от животного этого, скажи? – Чуть поразмыслив, вопросом на вопрос ответил Крякутной.

– Непонятный, – признался Богдан. – Непонятный вред. Вроде как с ума человек сходит.

– Что за тварь-то?

– Пиявка.

Крякутной вернулся к столу. Придвинул к Богдану поближе свой стул и, широко расставив мощные, обтянутые портами ноги в сапогах, уселся.

– Рассказывай подробней.

«Семь бед – один ответ», – решил Богдан.

Крякутной слушал его внимательно. Пару раз азартно покашлял. Богдан с изумлением отметил, как в наиболее трагичных местах рассказа в глазах великого ученого отчетливо зажигается оживленный, пытливый огонек. Крякутному было интересно. Очень интересно.

– Джимба, – сказал он, когда Богдан закончил. Куда делась его крестьянистость! – Джимба… А ведь я помню его, Джимбу твоего, он у меня учился. Только бросил на третьем году, делами производственными увлекся. Миллионщиком, вишь, стал… Интересно. Очень интересно. Чего-то ты тут не понял али чего-то не знаешь, потому и мне рассказать толком не можешь. Давай покумекаем вместе.

– Давай, – тоже ничуть не обижаясь на жизнезнатца, согласился Богдан.

– С ума просто так не сходят. Даже от пиявки сконструированной – не сходят. Это, как говаривал Эвклид, аксиома. Ну, то, что полет – это образ освобождения из тягостной и безвыходной ситуации, это ежику лесному понятно. Когда человек с ума-то сходит, из подсознания архетипы лезут, ровно тараканы. Потому-то обоих бояр кверху и кидало, на воздуся… А вот есть момент позанимательней. Ты говоришь, один убежденец противником был челобитной, а потом в одночасье стал ярым сторонником. И в окошко шагнул аккурат когда решительную речь свою писал, да еще и на самом главном ее месте. То есть вся его убежденность в этот миг ему требовалась. Так?

– Как будто так.

– А второй полетать решил после того, как его близкий друг, которого он уважал весьма, долго его убеждал, что челобитная – ко вреду. То есть опять на пике убежденности спятил. Так?

– Как будто.

– Был он с самого начала против челобитной, как первый? Знаешь, нет?

– Пробовал выяснить. Точно понять нельзя.

– Ясно. Смотри, Богдан, как поучительно. Именно в тот миг, когда открывается прекрасная, долгожданная возможность проявить свою убежденность, свое красноречие и защитить свою точку зрения, убедить в ней других – у обоих вместо радостного волнения и возбуждения, вместо того, чтоб в кулак все способности собрать, происходит непоправимый душевный надлом. Вместо ощущения себя на коне и тот и другой ощущают себя в тисках какого-то чудовищного и неразрешимого противуречия. Так?

– Похоже… – завороженно ответил Богдан, у него на глазах происходило чудо: то, что казалось бессмыслицей, обретало смысл. Это не могло не восхищать.

Но Крякутной вдруг умолк, и глаза его уставились в одну точку где-то за спиною Богдана.

Потом…

Пф-ф-ф, в последний раз сказал кашалот.

Крякутной прихлопнул могучей дланью по столу. Стол содрогнулся, и в раме тоненько, противно запело стекло.

– Американская пиявка, – сказал Крякутной решительно.

– Почему? – стараясь казаться спокойным, спросил Богдан.

– Понимаешь… Когда мы с Боренькой Сусаниным по Североамериканским этим Штатам ездили…

– Кто такой?

– Ну… Ты даже учеников моих любимых выучить не озаботился? – Глаза гения потеплели. – Боря, так я его звал иногда… Борманджин Гаврилович Сусанин, светлая голова… Лучший мой. Будь все по-старому – он бы, когда время мое подлетело б, меня сменил… Так вот. Эта поездка меня окончательно и убедила, что надо мне все это рубить, сколько сил хватит. Потому что, хоть американцы и таились от нас, и делали строгий вид, что только о новых лекарствах мечтают, один мистер обмолвился: представляется, мол, весьма перспективным применение достижений генной инженерии для безмедикаментозной стимуляции социоадаптивных возможностей личности, мы над этим работаем…

– Ничего не понял, – честно признался Богдан.