Дело о полку Игореве

– Гены… – пробормотал он. – Вот ведь ерунда какая. Таки махоньки – а ты погляди чего!

Баг и Богдан с каменными лицами стояли навытяжку.

– Ну, быть по сему, – сказал Фотий. – Ступайте. И – чтоб молчок!

– Так точно, – сказал Баг.

– Разумеется, – сказал Богдан.

Князь опять поджал губы и поглядел на них испытующе. А затем неожиданно улыбнулся.

– Будем делать каждый свое дело, – сказал он. – Я свое, а вы свое. – В голосе его звякнул угрожающий металл. – Ученых мне…

– Только пусть драгоценный преждерожденный князь памятует, – с отчаянной храбростью перебил Богдан, – что лишь Господь творит чудеса мгновенно. Науке для того потребны многие усилия и многие годы. Может, десятилетия. Единожды упустил темп, с шага сбился – потом не вдруг наверстаешь.

– Я не глупей вашего, минфа Оуянцев, – набычась, глянул на Богдана из-под бровей Фотий. – Да вдвое старше к тому же. Для детишек своих мысли умные поберегите, вдруг не хватит.

– Прошу простить, – бесстрастно поклонился Богдан.

Великий князь великодушно махнул рукой.

– Ступайте уж. Молодцы вы… сугубые молодцы. Но наград не ждите! И не потому, что недостойны. Напротив. Но… Что в повелении-то писать прикажете? За успешно проведенное расследование, в результате коего выявилось, что четверть улусного законопросительного Гласного Собора голосует, не отдавая себе в своих действиях отчета, поелику умопомрачена злокозненной волею с применением заокеанской пиявки…

И сам же, выждав мгновение, захохотал. Гулко и совсем не весело. С угрюмым, несчастным лицом.

Капустный Лог, 23-й день восьмого месяца, средница, ранний вечер

У глухой, без окон задней стены, выходящей на огороды, живописно и безалаберно навалено было десятка полтора свежих бревен. Между бревен продирались жизнерадостные молодые лопухи. На бревнах, под козырьком крыши, молча и мрачно сидели четверо мужчин. Один курил.

Погода портилась и здесь; время от времени срывался не холодный, но неприятный, мелкий секущий дождь. Осень подкрадывалась к Александрийскому улусу. Небо заслонилось низко висящими лохмами туч, и они медленно, тяжко, неприятно ворочались, словно необъятный медведь поудобнее укладывался в берлоге прямо над людскими головами.

Мимо сидящих мужчин неумело прокатила постукивающую деревянную тачку, полную ароматного компоста, изящная женщина средних лет, в черном ватнике, заплатанных на коленях мужских спортивных портах и шаркающих резиновых калошах, которые явно были ей велики по меньшей мере размера на три. С ногтей женщины еще не успел сойти модный в сем сезоне маникюр.

То была старшая жена Лужана Джимбы.

Она остановилась на мгновение, рукавом вытерла со лба то ли пот, то ли дождевую морось, обернулась к мужу и улыбнулась ему устало, но преданно: мол, все хорошо, любимый, ты решил, а я – с тобой, мы обе – с тобой, и поэтому все хорошо. Потом двинулась дальше.

– Вот, стало быть, как… – проговорил после долгого молчания Крякутной.

Баг прикурил новую сигарету от предыдущей. Спрятал окурок в лопухах.

– Я ошибся, – сказал Джимба. – Я еще вчера понял, что страшно ошибся. Мы так дружили с Бором… Борманджином. Так дружили! Он божился, что воздействие будет строго ограниченным. Только по челобитной. Для него-то это, конечно, была идея: именно русскую экономику поднимать за счет остальных улусов… Ну а я подумал: почему бы и нет? И русским благо, и мне на руку… – Помолчал. – Но лечебницу я финансировал, чтобы людям помочь. И чтобы другу занятие нашлось, он же без работы совсем пропадал…

Крякутной опять тяжко вздохнул, как кашалот. Наверное, вспомнил, что это по его милости Сусанин и все остальные ученики остались без работы.

– А вот суету с покупкой и доставкой пиявки я не оплачивал. Это, верно, какие-то другие, грязные деньги… Впрочем, если не верите – проверяйте. Только вот как на духу – мне сказали, ее Борманджин сам вывел.

Снова установилась тишина. Баг курил. Богдан пристально смотрел Джимбе в лицо – и не понять было, о чем думает минфа.

– Скажите, Джимба, – попросил Баг. – Что случилось с тем вашим начальником стражи? – Миллионщик вздрогнул. – Почему он-то покончил с собой?

– Для меня это такая же загадка, как и для вас, – тихо ответил Джимба. – Наверное, Архатов хотел использовать стражу «Керулена» для прикрытия, а может, и прямо для осуществления, кто знает… каких-то темных делишек. Связей с заокеанскими человеконарушителями, например, совместных с ними действий… Не ведаю. И ведь я же сам уговорил его укрепить здоровье в Москитово! – Брови Джимбы страдальчески изломились. – Сам… Я заботился. Он же мне приятель был старый, начальник стражи мой…

Баг только вздохнул.

– Я искуплю, – проговорил Джимба. – Вы же видите, я все бросил. Разделил «Керулен», оставил сыновьям… а сам – сюда. Батрачить буду у Петра Ивановича до скончания дней. Здесь хорошо… спокойно. Только не брейте подмышки, – умоляюще проговорил он, и голос его предательски дрогнул. – Позора не снесу…