Дело было в Зубовке

Довольно быстро я тоже приспособился к этому распорядку. Причем, спал всю ночь как убитый, чему, полагаю, способствовал удивительно чистый, какой-то медовый воздух этой благодатной местности.

— Но вот однажды среди ночи я проснулся и вышел во двор. Над спящим селом висели крупные звезды (как острили местные шутники: по полкило каждая), но на земле не виднелось ни огонечка. Летняя ночь окутывала всё вокруг. Стояла звенящая тишина, даже лая собак не слышалось. Казалось, всё живое в природе отдыхает, набираясь сил перед завтрашним днем. Сад и огород тонули в непроницаемом мраке. Такая же темнота окутывала и кладбище.

Не знаю почему, но я — почти на ощупь — добрался до внешнего тына и остановился у него, всматриваясь в непроницаемую глубину кладбища. Мрак был чернильным, но я продолжал стоять и вглядываться в него, словно ожидая чего-то. И, представьте себе, дождался.

Сначала до меня донесся некий шепот. Оттуда, из-за дороги. Причем, создавалось впечатление, будто некто бесплотный нашептывает мне что-то прямо в ухо.

А затем я увидел прыгающие огоньки. Где-то в глубине кладбища, прямо в центре того места, где должна была подниматься дальняя стена тополей, вспыхнули вдруг яркие огоньки, которые перемещались, прыгая при этом то вверх, то вниз. Интенсивность свечения тоже менялась. Огонек то превращался в крохотную светящуюся точку, то вдруг напоминал луч маленького прожектора, буквально слепившего глаза. Мысль о том, что по кладбищу бродит человек с фонариком и машет им, была нелепой. Слишком уже замысловатые движения производили эти огоньки. Кроме того, менялось и их количество. Вот только что их было полдюжины, затем остался только один, затем опять появилось три или четыре. Но сколько бы их там ни было, никакого пространства вокруг себя они не высвечивали, тьма на кладбище по-прежнему оставалась абсолютной. Вот огоньки вспыхнули в последний раз и исчезли.

Можете мне не верить, но никакого страха в тот момент я не испытывал. Несмотря на свой юный возраст, несмотря также на начавшееся увлечение творчеством раннего Гоголя, его “страшными” рассказами, я в ту пору был убежденным атеистом и безбожником, веря лишь в силу человеческого разума. Я верил, что любое явление имеет свое, чисто научное объяснение. Несомненно, думалось мне в тот момент, природа этих огоньков известна сельчанам, и уже наутро я узнаю, что же кроется за этим странным, казавшимся мистическим явлением.

— За завтраком я приступил к расспросам.

И вот тут-то впервые за все периоды своего пребывания в З. я ощутил неадекватную реакцию со стороны своих родственников. Дед довольно сердитым тоном ответил, что добрые люди по ночам спят, а не пялятся в сторону кладбища, и что впредь мне делать этого не следует. Моя старая набожная бабушка перекрестила меня, прошептав какую-то молитву (а в глазах ее стоял тихий ужас). И даже дядя Ваня, которого я считал вполне современным, лишенным предрассудков передовиком сельского производства, даже он смущенно отвел глаза…

Последняя надежда оставалась на Мыколу, которого несколько позже я расспросил один на один. Но и Мыкола повел себя как-то странно. Глядя куда-то мимо меня, он пробормотал, что ночью не приблизился бы к кладбищу ни за какие коврижки. Более определенного ответа я от него так и не добился.

Еще несколько раз я выходил во двор по ночам, дождавшись, пока в хате все уснут, и стараясь, чтобы не скрипнула дверь.

Но родня крепко спала, и никто не замечал этих моих “запретных” вылазок.

А я стоял у крепкого тына, вглядываясь в темноту. Огоньки появлялись часто, хотя и не всегда. Они блуждали и прыгали, а еще точнее — плясали, если только этот термин применим по отношению к кладбищу. И всегда я различал некий беззвучный шепот, который где-то в подсознании сам собой складывался в слова: “Не смотри-и-и… Не ходи-и-и…”

Кто-то словно читал мои мысли, которые я еще не высказал самому себе. Но где-то внутри у меня уже зрело настойчивое желание совершить ночную прогулку на кладбище. Сначала я рассчитывал, что моим спутником будет Мыкола, но затем понял, что в этом предприятии он мне не товарищ. А мне так хотелось разгадать тайну этих пляшущих огоньков, таких зримых, но непонятных! Что касается таинственного шепота, то я приписал его исключительно игре собственного воображения. Я говорил себе, что в нас, людях, еще гнездятся первобытные страхи, с которыми следует бороться. Эти страхи я ощущал и в себе, и мне хотелось одолеть их, проявив силу воли и характера. А для этого опять же требовалось всего лишь заглянуть в два-три уголка ночного кладбища. В одиночку. Вся акция, по моим расчетам, заняла бы не более двух-трех минут. Оставалось только решиться на нее.

Но в то лето я так и не решился. Окончательно созрел я только через год. Помнится, это произошло после окончания восьмого класса.

— Была такая же густая летняя ночь.