Дело было так

А через несколько часов дверь ванной открылась настежь, щелкнул выключатель и вспыхнул свет. Бабушка Тоня развязала шпагат, приехавший с ним из той далекой страны, сняла одеяло и старую простыню, подняла коробку и стянула со свипера мешок. Он посмотрел на нее и поразился. Прошло сорок лет. Он сам и нарисованная на его коробке американская женщина остались такими же молодыми, как были. Но бабушка постарела так, что он с трудом ее узнал. Только тряпку на ее плече он узнал сразу, хотя та уже прошла семьсот кругов стирки. Это была одна из тех замечательных, бессмертных американских тряпок, которые приехали тогда в Нагалаль вместе с ним.

Бабушка Тоня провела этой тряпкой по его блестящему корпусу, увидела в нем свое отражение, искривленное на изгибах металла, взялась за большой толстый шланг и слегка потянула.

И свипер опять последовал за своей хозяйкой. Его бесшумные колеса даже не скрипнули. Он двинулся и поехал. Она повернулась и вышла с ним из комнаты.

Глава 24

Когда мне исполнилось тринадцать лет, я начал приезжать в Нагалаль на каждые большие праздники — в Песах и Суккот, а также в летние каникулы, — чтобы работать в хозяйстве и помогать дядьям. Так я делал вплоть до призыва в армию.

В молодости я был более прилежным и старательным работником, чем в детстве. Я уже не увиливал от работы и не вызывался рассказывать истории тем, кто в это время вкалывал, тем более что рассказы Менахема и Яира были интереснее моих. Они учили меня всему, что должен уметь крестьянин, — жать и нагружать телегу, доить вручную и с помощью автомата, поить новорожденных телят и чистить коровник, выдаивать семя у индюков и осеменять им индюшек (кстати, два противных дела, от описания которых я вас избавлю), собирать снесенные курами яйца и вместе с тетками их чистить, водить трактор (это стало моим любимым занятием) и работать с прицепными сельскохозяйственными орудиями, а под конец — тому труднейшему маневру, овладение которым превращает простого крестьянского сына в настоящего крестьянина: реверсу с телегой и более того — реверсу с телегой при наличии дышла.

Я начал с самых простых работ — чистки кормушек и перетаскивания поливальных труб. Позже, когда я научился запрягать Уайти, нас с ним стали каждое утро, пока дядья готовились к дойке, посылать за кормовой свеклой. Кормовая свекла — растение с очень толстым корнем, близкая родственница сахарной свеклы и любимая пища коров.

Мы с Уайти выезжали со двора, проезжали мимо виноградника, выкорчеванного несколько лет спустя, и ехали вдоль цитрусовой рощи, которой тоже предстояло быть срубленной в близком будущем. Стояло раннее утро, воздух был еще прохладным и хрупким, и роса висела на листьях грейпфрутов. Падающие капли тотчас впитывались в землю, а если попадали на сухой лист, производили неожиданный громкий звук, почти щелчок.

Земля прогревалась с той же скоростью, с которой шла лошадь. Солнце свертывало пеленки облаков над полями. Стайка рано поднявшихся щеглов вдруг сливалась с взволнованным разноцветным облаком. Сегодня я уже их не вижу, этих щеглов. Их отлавливают, истребляют, они исчезают — точно так же, как те огромные стаи скворцов, которые тогда то и дело заслоняли солнце волнующимися полотнищами, и как тот дрозд, который каждый день у меня на глазах щелкал на мостовой улиток, и те рыжие славки, которые сигналили мне мельтешеньем красных хвостов из эвкалиптовой рощи Нагалаля — той рощи, которой тоже уже нету: стерта с лица земли, но осталась в памяти.

Участок земли под свеклой расстилался на склоне нашего «надела» (так называют в мошаве поле каждой семьи), возле покинутых английских зенитных позиций, прежде защищавших соседний военный аэродром. Уайти, незлобивый и добродушный, как и в дни моего детства, теперь уже изрядно постарел. Он, похоже, забыл тот день свадьбы Пнины и Менахема, когда я забросал его яйцами в коровнике, и даже если не забыл — давно простил. Он шагал медленно и, хотя чувствовал, что руки, которые держат вожжи, не так опытны и решительны, как руки Менахема или Яира, не злоупотреблял этим. Он хорошо знал распорядок нашей утренней работы. Начало, легкое и для него, и для меня: мы спускаемся к полю спокойно, с пустой телегой. Потом, на поле, начиналась моя трудная часть: выдергивать тяжелые корни из земли и грузить их на телегу. Потом — его трудная часть: втаскивать тяжелую телегу по подъему обратно во двор. А потом снова моя: сбрасывать свеклу в коровьем загоне.

В те дни Менахем и Яир купили свой первый трактор: маленький «фергюсон», на котором я учился водить и работать. «Фергюсон» был быстрее и сильнее, чем Уайти, и лишен его капризов, а также не имел привычки убегать по ночам в поисках тракториц. Старый жеребец постепенно оказался на положение безработного (что, кстати, вовсе не огорчило его), и в конце концов дядья решили отправить его на пенсию. Последние два года жизни он провел в загоне у коров, вблизи их ясель, надоедая им своими восторженными рассказами о мандатных временах.