Дело было так

И теперь, поскольку свипер благополучно прибыл наконец в Страну Израиля, мы поблагодарили наш верный глобус, расстались с ним и вернулись к атласу Брауэра. Желтый карандаш попрощался с большими морями и далекими огромными материками и навис над картой «Нижней Галилеи и долин», уже хорошо знакомой и мне, и ему, чтобы воткнуться там прямо в Хайфский залив.

В хайфском порту свипер был спущен на причал и сразу понял, что это уже не Нью-Йорк, и не Роттердам, и даже не Марсель. Он ощутил тяжелую жару и резкие запахи, услышал странные голоса и незнакомые слова и конечно же немедленно почуял вокруг Пыль. Того своего исконного врага, для борьбы с которым он был изобретен и создан и который теперь набросился на его ящик со всех сторон и даже сумел просочиться сквозь тончайшие щели в досках. Он почуял коварное прикосновение, ощутил мириады тончайших трепетаний, но — нисколько не испугался. Пыль, сказал он себе, надо же, именно пыль, и именно она первой меня встречает. «Ну я еще тебе покажу, — сказал он про себя. — Я тебя всю, как ты есть, всосу и истреблю!» И хотя пыль продолжала танцевать вокруг него, и взлетать, и опускаться, и садиться, и покрывать, но где-то глубоко внутри самой себя, в неисчислимом множестве своих глубочайших глубин, она ужасно испугалась.

Тут, в хайфском порту, прибытия свипера поджидал еще один «макаровец» (мама не знала его имени), который, хоть и остался безымянным, сделал то, что все «макаровцы» делают друг для друга во всем мире — помог. Это он позаботился о том, чтобы свипер сгрузили с корабля, это он проделал все формальности, необходимые при переезде электроприбора из одной страны в другую, и это он затем погрузил его на жалкую телегу, которую тащила жалкая лошадь, и повез на хайфскую железнодорожную станцию, и свипер снова поблагодарил в душе дядю Исая, который так бережно и тщательно обернул и упаковал его, потому что выбоины на новой дороге были тяжелее и ужаснее всего, что ему довелось испытать до тех пор.

Здесь, однако, самое время отметить, что, в отличие от многих других путешественников, впервые оказавшихся на Ближнем Востоке, свипер бабушки Тони не испытал ни смущения, ни боязни, ни священного трепета, ни отвращения. Подобно всем большим и сильным существам, он был исполнен спокойного сознания своей могучей силы и источал молчаливую уверенность. «Что мне ваша жара, что мне ваши ухабы и выбоины, грязь и пыль, — жужжал он про себя. — Дайте мне только электричество, и я покажу вам, что я умею».

Его сгрузили с телеги на остановке, которая сегодня называется «Хайфа Восточная», и погрузили в один из вагонов поезда, который сегодня уже не ходит, разве только в воспоминаниях тех, кто о нем рассказывает, и который назывался «Поезд Долины». Он издавал слабый свист, смешно раскачивался на ходу и «именовал себя поездом, — сказала мама, — хотя черепахи с легкостью обгоняли его, а на подъемах и улитки тоже».

Железнодорожная колея шла, прижимаясь к руслу Кишона — той реки, воды которой некогда разлились, увлекая с собой колесницы ханаанского полководца Сисары[50], и покрыли всю Изреельскую долину болотами, которые впоследствии высушат дедушка Арон и его товарищи. А теперь, впервые в истории, после всех этих воинов и первопроходцев, торговцев и царей, — Кишон не мог поверить своим глазам, — вдоль него ехал Пылесос!

Желтый карандаш прошел между рекой и горой Кармель, втиснулся в просвет у подножья Мухраки, обогнул ее и вышел на широкие просторы Изреельской долины. Паровоз так обрадовался, что засвистел и выпустил клубы пара, и вскоре острие карандаша уже достигло станции Тель-Шамам, вонзилось с размаху в букву «К» в названии соседнего поселка «Кфар-Иошуа» и оказалось таким острым, что проткнуло за этим «К» точку.

— А здесь, в Тель-Шамаме, — сказала мама, — свипер бабушки Тони уже ждали наши посланники: дядя Ицхак и лошадь Уайти.

Глава 16

Я уже не раз упоминал здесь бабушкиных сводных братьев — дядю Ицхака и дядю Моше — и, кажется, называл также их жен — Хаю, жену Ицхака, и другую Хаю, жену Моше. Оба брата вместе со своими многочисленными потомками жили по соседству с нами, в мошаве Кфар-Иошуа, и любопытно, что одна из дочерей у каждого носила имя Батия, как и моя мама, — в память той бабушки Батии из Ракитного, что на Украине, которую я так никогда и не видел — знал только, что это была высокая, красивая, сильная и, судя по рассказам, боевая женщина, настоящая «бой-баба». Она умерла через несколько лет после приезда в Страну, и ее похоронили на кладбище в Нагалале.