Дельфания

— Высшие знания могут быть направлены как во благо, так и во зло. Всякий раз, когда человечество овладевало знаниями, оно при этом имело самые благие намерения, но в конце концов познанное оборачивалось против человека и самой жизни на земле, потому как знания без духовности несут гибель и разрушения. Три шестерки означают троекратное обретение сил и знаний, то есть таких знаний, которые могут уничтожить все живое на земле. Это наступит тогда, когда люди научатся управлять энергиями третьего — самого высокого уровня, но при этом духовность их будет равна нулю. Тогда действительно может наступить конец света, то есть гибель планеты, которая сорвется с орбиты и распылится в космосе.

— Ты не досказала о пирамидах и дольменах.

— Пирамиды исполняли роль приемника вселенской информации и энергии, — продолжила Дельфания. — Пирамидами заведовала высшая жреческая каста, но когда они отступили от законов мироздания и погрязли в грехах и пороках, то низшая каста жрецов, все-таки храня верность законам вселенной, решила покинуть города. Удалившись в глухие, отдаленные места, они начали строить дольмены, мегалиты, с помощью которых хотели спасти цивилизацию и отвратить грядущие катаклизмы. То есть они хотели восстановить нарушенный энергетический баланс земли с помощью переработки отрицательных энергий посредством дольменов — своеобразных информационно-энергетических трансформаторов. Но было уже поздно, планета потеряла равновесие, и катастрофа настигла людей. И еще в пирамидах хранятся тела умерших жрецов, которые ожидают той поры, когда наступит эра всеобщего воскресения, о которой говорил посланник Всевышнего — Христос.

— Они что, знали, что на землю явится мессия — Иисус и Он будет проповедовать всеобщее воскресение из мертвых, за многие тысячелетия до Его сошествия на землю?

— Конечно, Владимир, они многое ведали, и потому, кроме всего прочего, пирамиды были предназначены для хранения останков избранных, чтобы когда на— ступит всеобщее воскресение, Христос не забыл о них и воскресил их в новом теле.

— Что же ожидает нас?

— Для этого и послали меня дельфины, чтобы я помогла вам отвратить грядущую катастрофу, которая так же, как и прежние цивилизации, может и вас уничтожить.

— Что же нам делать, Дельфи? Ведь ты же сама знаешь нынешнее нравственное состояние цивилизации. Можно сказать, что символом нашей эры является тот человек с ружьем, встретившийся тебе в лесу, который стреляет без причины.

— Мне пора, — вдруг сказала Дельфания и встала. — На сегодня достаточно.

От ее слов я почувствовал боль в сердце, потому что мы так много говорили сегодня обо всем на свете и, может быть, действительно о важном, а скорее суперважном, но мы совершенно не говорили о главном, о том главном, что стучалось и рвалось наружу из души моей.

Дельфания медленно шла к морю впереди меня своей пружинистой походкой, и сегодня впервые я смотрел на колебательные движения ее бедер с томлением, доходящим до сладостной боли. Луна еще более отчетливо высвечивала своим серебряным светом красоту, гибкость и привлекательность ее фигуры.

— Дельфи, — произнес я просящим, но сухим голосом, — не уходи так быстро, давай прогуляемся немного.

Она ничего не ответила и не обернулась, а лишь повернула и пошла вдоль берега моря, что означало, что она согласилась и что она о чем-то сосредоточенно думает, потому как не ответила на мой вопрос.

Дельфания шла впереди, мягко ступая по гальке, и я подумал, что, возможно, ей больно идти, ведь я в обуви, а она босиком. Впрочем, и не только босиком. Я двигался сзади в трех шагах и не стремился догнать ее, внутри у меня все дрожало и трепетало. Ветер гулял теплыми потоками вдоль скал и порой дул нам в лицо, донося до меня ее запах, который волновал и беспокоил так, что казалось, что в мире нет ничего, кроме этого запаха, что весь я, всем своим существом растворяюсь в этом оргазме ароматов, который уносит на своих крыльях в страну бесконечного, несказанного счастья. Что у нее сейчас в душе? Ах, все бы на свете отдал за то, чтобы узнать, о чем она сейчас думает! Может быть, о цивилизациях, катаклизмах, посланиях, дельфинах, да и мало ли о чем может думать она, эта непонятная и загадочная женщина, вышедшая из пены морской, как Афродита. И вдруг. Дельфания резко остановилась, развернулась, и я по инерции чуть не наткнулся на нее. Наши лица сблизились.

— Я не знаю, что со мной, Вова, — сказал она почти шепотом, опустив глаза. — У меня в сердце будто распускается цветок. Большая алая роза. Вот здесь, — она указала рукой на солнечное сплетение. — Она растет и растет, и я не знаю… — Дельфания отвернула голову в сторону, смотря под ноги.

Я чувствовал ее дыхание, видел, как взволнованно поднимается ее грудь, и я обнял ее, прижав к себе. Она напряглась и затрепетала в моих объятиях, как пойманная птица.

— Дельфи, я люблю тебя, — тихо произнес я и, не понимая, а точнее уже не владея ни мыслями, ни поступками, осторожно прикоснулся своими губами к ее губам. Губы Дельфании были солеными и влажными, ее волосы порывом ветра закрыли наши лица.