Делай деньги!

Внизу среди сводчатых совокуплений художник, ранее известный как Сычик, разглядывал эскизы Мокриста и чувствовал, что мозг начинает оживать. В традиционном смысле слова он отнюдь не был сумасшедшим. По определенным меркам Сычик был абсолютно здоров. Когда он сталкивался с миром, слишком шумным, сложным и непостижимым, чтобы с ним справиться, он сужал этот мир до размера небольшого пузыря, где было место только для него и его палитры. Там было тихо и уютно. Шум оставался где-то далеко, и они не могли следить за ним.

— Господин Игорь, — позвал он.

Игорь отвлекся от ящика, в котором копался. В руках он держал нечто вроде металлического дуршлага.

— Чем могу бывайт полезный, гофподин?

— Можешь достать мне старые книги с изображениями богов, кораблей и, например, с видами города?

— Йа, гофподин. На Лоббифтфкой улице быть антикварная букинифтичефкая лавка. — Игорь отложил прибор в сторону, достал из-под стола старую кожаную суму и, немного поразмыслив, положил в нее молоток.

Даже в мире новоиспеченного господина Клямса было так поздно, что уже рано.

— О, я уверен, это может подождать до рассвета, — заверил он.

— Я вфегда ходийт по магазинам в ночь, гофподин, — успокоил его Игорь. — Когда хочу поторговайтфя.

Мокрист проснулся слишком рано и увидел перед собой Шалопая, который стоял у него на груди. У него в пасти громко пищала резиновая косточка. На Мокриста в результате натекло немало слюней.

За Шалопаем стояла Глэдис. За Глэдис — двое в черном.

— Его светлость согласился тебя принять, господин фон Губвиг, — весело сказал один.

Мокрист постарался утереть слюну с лацкана пиджака, но преуспел только в том, что начистил костюм.

— А я хочу его видеть?

Один из людей в черном улыбнулся:

— О-о-о да!

— После повешений у меня всегда разыгрывается аппетит, — сказал лорд Витинари, аккуратно поедая яйцо вкрутую. — Ты не находишь?

— Эм… меня вешали только один раз, — сказал Мокрист. — Не сказал бы, что много думал тогда о еде.

— Дело, должно быть, в утренней прохладе. — Витинари пропустил его слова мимо ушей. — Она пробуждает чувство голода.

Впервые за время их встречи он с озабоченным видом посмотрел на Мокриста.

— Что же это? Ты не ешь, господин фон Губвиг? Нужно поесть. Ты выглядишь измотанным. Надеюсь, ты не устаешь на работе?

Мокрист пришел к выводу, что где-то по дороге ко дворцу он ступил в другое измерение. Наверняка именно это и произошло. Другого объяснения он не видел.

— А кого повесили? — спросил он.

— Сычика Дженкинса, фальшивомарочника, — сказал Витинари, вновь принимаясь скрупулезно отделять белок от желтка. — Стукпостук, быть может, господину фон Губвигу больше по вкусу фрукты? Или это твое любимое варево из орехов и злаков, истязающее кишечник?

— Сию минуту, сэр.

Витинари подался вперед, как будто посвящая Мокриста в тайну.

— Повар вроде бы готовит копченую рыбу для стражников. Очень укрепляет силы. Ты и верно какой-то бледный. Тебе не кажется, что он какой-то бледный, Стукпостук?

— Болезненно бледный, сэр.

Как будто в ухо ему по каплям лили кислоту. Мокрист лихорадочно соображал, но не нашел ничего лучшего, как спросить:

— Много ли собралось зрителей?

— Не очень. Похоже, мероприятие не получило достаточного освещения в прессе, — сказал Витинари. — И преступление не включало ведра крови. Народ от такого в восторге. Зато Сычик Дженкинс присутствовал, о да. Он никому не перерезал горла, но выпускал кровь из города каплю за каплей.

Витинари отделил весь яичный белок и съел его, оставив нетронутым яркий желток.

«Что бы я сделал на месте Витинари, если бы узнал, что мою тюрьму вот-вот поднимут на смех? Ничто так не подрывает авторитета, как смех», — думал Мокрист. А главное, что бы сделал он, если бы был на своем месте, где он, собственно, и есть…

Повесил бы кого-нибудь другого — вот что. Выбрал бы в кутузке какого-то несчастного примерно сходных очертаний, который ожидал там своего пенькового фанданго, и предложил ему сделку. Повесить его все равно повесят, только под именем Сычика Дженкинса. Потом огласят, что подсадной был помилован, но скончался от несчастного случая или чего-то в этом роде, а его старушка мать и жена с детишками получат мешок монет и избегут небольшого позора.

А толпа получит свою казнь. И Беллистеру теперь, если повезет, доверят разве что драить плевательницы. Правосудие или некое его подобие восторжествует, и всем дадут понять, что преступления против города стоит совершать только тем, у кого железная шея, и то не факт.

Мокрист поймал себя на том, что поглаживает шею. Даже теперь он иногда просыпался посреди ночи в тот самый миг, когда под его ногами разверзалась пустота…

Витинари не сводил с него взгляда. На его лице не то чтобы играла улыбка, но у Мокриста возникло щекочущее загривок чувство, что, когда он попытался мыслить как Витинари, его светлость проскользнул с этими мыслями к нему в голову, как большой черный паук с гроздью бананов, и принялся лазить там, где ему не место.