Делай деньги!

– Тогда ничего страшного. Какой-нибудь гений однажды непременно придумает и это. И когда это случится, не колеблясь воздержись от того, чтобы приводить их к себе домой. Между тем у нас на руках есть такой вот печальный результат. – Витинари покачал головой в самой искренней, по мнению Мокрица, напускной досаде и продолжал: – Армия, которая подчинится кому угодно в блестящей куртке, с рупором в руках и эмийским переводом фразы «Выкопайте яму и заройтесь в ней», превратит любую войну в увлекательный фарс. Можете не сомневаться, я созову следственный комитет. Он будет работать без отдыха, не считая обязательных перерывов на чай с печеньем, пока не найдется виновник. Я выражу свою личную в этом заинтересованность.

«Ну конечно же, – думал Мокриц. – И хотя многие слышали, как я отдавал приказы на эмийском, лично я бы поставил на человека, который считает войну бессмысленным переводом клиентуры. На человека, из которого аферист лучше, чем из меня, который считает любой комитет чем-то вроде мусорной корзинки, который каждый день превращает шипение в сосиски…»

Мокриц и Дора Гая переглянулись – и согласились взглядами: это он. Конечно он. Низз и все остальные поймут, что это он. Микробы, живущие на замшелых стенах, должны знать, что это он. И никто ничего не докажет.

– Можете нам доверять, – сказал Мокриц.

– Да. Я знаю, – сказал Витинари. – За мной, Шалопай. Тебя ждет тортик.

Мокрицу не хотелось снова садиться в карету. Кареты теперь вызывали у него неприятные ассоциации.

– Он ведь выиграл, да? – спросила Дора Гая.

Вокруг клубился туман.

– Во всяком случае, председатель теперь ест у него из рук.

– Так вообще можно?

– Кажется, это подпадает под принцип quia ego sic dico.

– Но что это значит?

– «Потому что я так сказал», если не ошибаюсь.

– Хорошенький принцип!

– Вообще говоря, единственный, который ему нужен. В общем и целом он мог бы…

– Ты должен мне пять тыщ, гошподин Штеклярш!

Фигура вышла из мрака и в одно мгновение очутилась за спиной у Доры Гаи.

– Давай без глупоштей, гошпожа, у меня ждесь ножик, – сказал Криббинс, и Мокриц услышал, как Дора Гая сделала глубокий вдох. – Твой приятель обещался заплатить мне пять штук за донос на тебя, а раз уж ты сам донес на себя и упрятал его в шумашедший дом, я подумал, выходит, теперь ты мне должен?

Мокриц медленным движением ощупал карман, но там было пусто. Его маленькие помощники были конфискованы: в Танти не любили, когда ты приходил со своим кистенем и отмычками, и предпочитали, чтобы такие вещи покупались у надзирателей, как положено.

– Убери нож, и мы поговорим, – сказал он.

– Ага, поговорим! Нравится тебе разговаривать, да? Язык у тебя знатно подвешен! Я вше видел! Почешешь им – и шразу золотой мальчик! Ты им говоришь, что ограбишь их, а они тебе шмеются! Как у тебя это получается, а?

Криббинс чавкал и плевался от бешенства. Человек совершает ошибки, когда сердится, но это едва ли утешает, если кто-то приставил нож к почкам твоей возлюбленной. Дора Гая побледнела, и Мокриц надеялся, что ей хватит ума не топать сейчас ногами. И самое главное, нужно было не поддаться на соблазн заглянуть за плечо Криббинсу, потому что краем глаза Мокриц заметил, что кто-то крадется к нему…

– Сейчас не время для поспешных действий, – сказал он громко. Тень в тумане замерла. – Криббинс, в этом твоя вечная проблема, – продолжал Мокриц. – Ты что, рассчитывал, что у меня будет с собой такая сумма?

– Вокруг полно мешт, где мы можем ш комфортом подождать тебя, а?

Глупо, подумал Мокриц. Глупо, но опасно. И подумал еще: ум против ума. Оружие, которое противник не умеет использовать, принадлежит тебе. Подначь его.

– Просто отойди, и мы сделаем вид, что тебя не видели, – сказал он. – Это лучшее, на что ты можешь рассчитывать.

– Ты мне жубы жаговарить будешь, ты, мелкий гаденыш? Да я…

Что-то громко спружинило, и Криббинс издал странный звук. Это был стон человека, который пытался кричать, но даже кричать было слишком больно. Мокриц схватил Дору Гаю, а Криббинс сложился пополам, вцепившись себе в рот. Что-то зазвенело, и на щеке Криббинса выступила кровь, отчего он заскулил и свернулся клубком. А звуки все продолжали сыпаться: это челюсти мертвеца, с которыми столько лет дурно обращались и которыми скверно пользовались, наконец уступили призраку, решительно вознамерившемуся утащить ненавистного Криббинса за собой. Позже врач сказал, что одна пружина достала до самой носовой пазухи.

Капитан Моркоу и Шнобби Шноббс выбежали из тумана и уставились на человека, который продолжал периодически подергиваться под пружинистые звуки.

– Извини, господин, мы тебя потеряли в таком тумане, – сказал Моркоу. – Что с ним случилось?

Мокриц крепко прижимал к себе Дору Гаю.

– Челюсти взорвались, – ответил он.

– И как такое могло произойти, господин?

– Понятия не имею, капитан. Почему бы не сделать доброе дело и не отвезти его в больницу?

– Ты хочешь подать на него заявление, господин фон Липвиг? – спросил Моркоу, бережно поднимая дрожащего Криббинса.