Пока что послушно забираю кастрюлю с черпаком. На крышке три «кирпича» черного хлеба. Еще и миски с ложками неизвестно кем и как мытые, все это держать крайне неудобно.
– Через час зайду заберу.
– Врача бы позвали, – подает идею Лукич. – У того, кажись, рука сломана.
– Полицейский лепила будет только завтра с утра. Подождут.
– А можно чего повкуснее, – подмигивая, достаю два рубля с какой-то мелочью, оставшейся после похода в булочную, и вручаю. Полагаю, еще и останется ему на личные нужды. Кило картошки стоит пять копеек, а говядины – восемьдесят на рынке. Ну, это в пересчете, меня достает вечная необходимость конвертировать съедобное из фунтов в привычную метрическую систему. – На троих.
– Сделаю, господин Жандров, – не пытаясь изобразить возмущение откровенной взяткой, соглашается. – Но здесь – убрать.
Приказ есть приказ. Отволок за ноги, не обращая внимания на слабое сопротивление обоих, к нарам. Отобрал у одного запасную рубашку, у второго штаны, предварительно убедившись, что принадлежат вещи именно им, и тщательно вытер запачканный пол, благо кран имеется, и намочить можно. Я не особо брезгливый, а после регулярной уборки навоза в хлеву и вовсе равнодушен к такому. Подумаешь. Грязные тряпки кинул к параше. Так называется ведро, в которое гадят. Унитазов не предусмотрено, скажите спасибо за наличие воды и возможность помыть руки.
Они так и не приступили к ужину, ожидая. Разлили по мискам и ждут. Не дошло, уважение оказывают или пока кто-то грязь убирает, не положено. Супом это изделие назвать было сложно. Парочка листиков капусты и две жиринки на миску. Все. Ну, хлеб, конечно. На нос по полбуханки черняшки. Липкая и непропеченная масса, грамм триста. Да уж. Не балуют арестованных питанием.
– Может, подождем, пока принесет из трактира?
Взгляд у мальчишки стал тоскливым.
– Да ты кушай! – поспешно сказал. Он явно голодный, и мои булки не насытили. – Потом добавим.
Старик, в отличие от него, поспешно хлебать не стал.
– Лукич, смотрю и недоумеваю. За что здесь, если не секрет?
– Попытка кражи в ювелирном магазине, – с гордостью заявил дед.
– Схватил с прилавка и убежать не сумел?
– Почти. Разбил прилавок, а вот убегать и не пытался.
– Почему? – Такого еще не приходилось слышать.
– Зима, – сказал исчерпывающе.
Видимо, лицо у меня было соответствующее. Тупое.
– Максимум шесть месяцев, учитывая отсутствие судимостей и преклонный возраст. Пока холода, пересижу в теплой камере. В тюрьме кормят лучше. Макароны дают, иногда и с мясом, а не как здесь – помои.
– Ты ж в первый раз или случалось? Откуда про меню подробности?
– В моем возрасте, – слегка усмехаясь, – есть много самых разных знакомых. Вот и вы, Николай, типус очень любопытный. Доводилось слышать фамилию.
Это он слова дежурного на ус намотал. Неужели весь Подольск уже в курсе?
– Врут! – говорю, отмахиваясь. – Все врут.
– Как скажете, – покладисто соглашается.
– Прости, Лукич, – бормочу, когда тот доел, – неужели никого близкого нет, чтоб приютил.
– Судьба, видно, такая, – совершенно спокойно говорит. – Годков мне уже за девяносто. Родился еще в крепостном сословии и, когда свободу дали уже взрослым, женатым был, с детишками. По-разному тогда было, кто и в купцы выбился, да в нашей деревне вышло как бы не хуже. Прежний барин-то человек понимающий, лишнего не драл. В плепорцию. И ему чуток, и нам хватало. А земли у нас скудные, большого урожая не было. Так прежде следил, чтоб деревня не вымерла, а с новым порядком мы должны стали выкупные платить сверх обычного.
Речь у него мало напоминала деревенскую. За местного запросто принять можно.
– Когда наследник обнаружил, что особо много не взять, он продал какому-то чужаку. Тот и вовсе у нас не появлялся. Назначил управляющего. А тот стал воровать, набивая карман, – Лукич аж причмокнул, – да все отписывал хозяину, что взять нечего. А с нас вдвойне выбивал. Потом еще раз продали, и уже новый не тащил все себе, зато за арендованные земли цену задрал. А без них ложись и помирай. Свой участок с гулькин нос. Платили, куда деваться. И все б ничего, мы привычные, да Большой голод пришел.
1891-й? Это ему за шестьдесят стукнуло. Живая история, ага. Кто-то еще помнит давно померших царей.