Дела семейные

— Ну, заедем куда-нибудь в теплое место, а то это объяснение кончится для меня воспалением легких, — сказал Борис.

Леле стало жалко его: он был ранен в легкое, и воспаление могло быть для него опасно.

Они зашли в столовую. От завтрака Леля отказалась, он заказал себе яичницу с колбасой, ей стакан кофе.

— Кофе-то похуже, чем я варю? — спросил он с усмешкой. Леля молча кивнула головой.

Сейчас, когда Борис видел ее перед собой, он и сам не понимал, почему он, собственно, так настаивал на встрече. Конечно, ссориться с дочкой Сомова не следовало, но что она, собственно, такое, что так лезет в бутылку? Довольно дурна собой и знает это. Податлива, он мог сделать с ней все, что угодно, и не сделал, потому что... Ну, одним словом, держал себя в руках, не такое уж это удовольствие, чтобы потом расплачиваться законным браком! И, доев яичницу, Борис сказал:

— Итак, ты обиделась на меня? За что?

Леля взглянула на него и отвела глаза.

«А жаль, что отвела. Есть у нее во взгляде что-то такое, как это можно выразиться, умное и чистое... Все-таки она хороший парень!» — подумал Борис.

— Леля, — сказал он, — я сознаюсь, что грубо говорил с тобой.

— Нет, — еле слышно ответила она. — Я должна поблагодарить тебя за правду, хотя и грубую и жестокую...

— Ну вот, видишь! — обрадованно сказал он. — Ведь мы же друзья, а правда — это первое правило дружбы. Так давай — мир. Я уже сказал, что был груб с тобой, прости за это! — Он протянул ей руку. — Ну вот и все. Забудем прошлое, приходи ко мне в мастерскую, а то мне там скучно без тебя.

Леля отняла руку.

— Нет, — сказала она, вставая. — Больше я у тебя в мастерской бывать не буду.

Борис тоже поднялся.

— Значит, дело не только в том, что я был груб? Дело еще в том, что ты приревновала меня к женщине, которая по возрасту мне в матери годится и которая помогает мне, как родная сестра.

— Ну и пусть помогает, — сдерживаясь, чтобы не говорить громко, сказала Леля. — В ваших способностях находить себе помощников я не сомневаюсь, дражайший Борис Андреевич. Но быть одним из таких помощников я больше не намерена. — Она круто повернулась и пошла прочь.

Борис пошел за ней. Леля ускорила шаг, и он тоже ускорил шаг, он был так зол на нее, что ему хотелось ударить ее, и все же он не хотел с ней ссориться. Леля резко остановилась. Лицо ее пылало, глаза были полны слез, но она прямо глядела ему в глаза.

— Вы идете за мной только потому, что боитесь, чтобы я не навредила вам в ваших отношениях с отцом. Так можете этого не бояться! Я знать вас не хочу, но никогда не унижусь до того, чтобы мешать вам. Отец сказал, что на очередном заседании Академии представит ваш проект на соискание Сталинской премии. Ну, вы довольны? Вы добились того, чего хотели? Заранее поздравляю вас, но не желаю к вашему триумфу иметь хоть какое-нибудь отношение.

Она подбежала к подъезду своего дома и остановилась. Ей бросилась в глаза санитарная машина в виде фургона, без окон, и в этом было что-то особенно тревожное и зловещее. «Но мало ли что может происходить в одной из квартир шестиэтажного дома!» — сказала она себе.

Раньше чем войти в подъезд, Леля оглянулась. Борис еще стоял на углу, что-то было в общем выражении его фигуры такое, что принесло ей удовлетворение. «Правильно, девушка, правильно!» — говорила она сама себе, с усилием проглатывая горький ком, застывший в горле, и открывая своим ключом входную дверь.

Леля ожидала, что попадет в обычную тишину их квартиры, но до нее сразу же долетел из кабинета отца монотонно-звонкий голос матери. С кем это она говорит своим противно приторно-ласковым тоном:

— Уверяю вас, моя милая, вы напрасно боитесь этого лечебного учреждения, там только изучат ваше заболевание...

Но тут Леля услышала жалобный, надрывающий душу вой, — так воют собаки, когда их обижают. И вдруг отец — это было просто невероятно! — резко сказал то, чего никогда не говорил матери за всю их долгую совместную жизнь:

— Молчи, дура!

Леля заглянула в комнату. Мать с выражением оскорбленной невинности на лице стояла, гордо выпрямившись и скрестив руки на груди. Даже не глядя, какое впечатление произвели его слова на жену, Владимир Александрович говорил, обращаясь к санитарам:

— Вы видите, товарищи, что это недоразумение, основанное на обычной семейной склоке. Я думаю, вы это поняли...

Санитары согласно закивали головами, и на лицах их появилось выражение облегчения. Они, видно, хорошо понимали, до чего может довести семейная склока. Тем более что Владимир Александрович, к каждому слову которого они относились с уважением, так как ведь он был академик, объяснил им спокойно и внятно:

— Евдокия Яковлевна Курбановская приехала ко мне, чтобы урегулировать некоторые вопросы, связанные с тем, что мой сын женился на ее дочери. Вам это понятно?

— Очень даже понятно, — поспешно ответил один из санитаров, а другой добавил:

— А ваша супруга, значит, препятствует в этом...