Дела семейные

И я, запасшись стапятидесятью рублями, взятыми в аванс в счет зарплаты, пошел на торги и, представь себе, за сто тридцать рублей купил вот этот кузов. Друг Данилкин перевез его мне сюда за пятнадцать рублей, установили мы его сами, на следующий год поставили даже печку-«буржуйку» и жили в нем до тридцать четвертого года каждое лето, детей вырастили, да... В тридцать четвертом году основался дачный кооператив, и тут воздвигли мы довольно симпатичный дом, который ты помнишь. Но эту реликвию я сохранял — черт его знает почему, из сентиментальных чувств, — к тому же здесь сберегались зимой всяческие сельскохозяйственные орудия. А осенью тысяча девятьсот сорок второго года заехал я как-то сюда, Катя с внуком и младшим сыном была в эвакуации, старший в армии, затосковал я что-то. Заехал и ахнул: вместо благоустроенной дачи — одно пожарище, — оказывается, какой-то мимолетный фашист сбросил зажигалку, дача сгорела, а этот урод, можешь себе представить, стоит как стоял! Сначала я разозлился, хотел все бросить, а потом какое-то странное ожесточение напало на меня: так нет же, не уйду я с этого места! Уйти только из-за того, что какая-то гадина сбросила сюда свою вонючую зажигалку? И когда Катя вернулась из эвакуации... Вот, Катя, припоминаешь старого знакомого Володю Сомова? — обратился он к жене, которая в этот момент подошла к ним. — Помнишь, как ты не хотела снова селиться в этом вагоне?..

— Как же, помню... — Катя Касьяненко, сильно поседевшая, раздавшаяся, — Сомов помнил ее молоденькой, она тоже была секретарем вузовской «просвещенной» ячейки, — крепко тряхнула его руку. — Это действительно обидно, Володя, на старости лет, и все сначала, снова в старый кузов...

— А ничего, и начали... Три года жили опять в старом кузове. Потом нам в порядке испытания поставили это микропористое жилье. Ну, а этого инвалида я берегу и внукам закажу его беречь...

За столом, на местах, где сидели раньше сыновья Касьяненко — они оба были убиты в Великую Отечественную войну, — сидели теперь внуки, дети старшего сына. Было ли в истории с кузовом что-то очень советское, неистребимое, или очень уж похожи были внуки на сыновей, — и в этом тоже было утверждение нерушимости нашей жизни, — но непритязательный обед, вегетарианский и протертый, показался Сомову особенно вкусным.

К концу обеда разговор вернулся к утренним впечатлениям.

— Сам-то ты вполне доволен работой своих воспитанников? — спросил Касьяненко.

— Видишь ли, — с некоторым смущением ответил Сомов. — По разделению труда я ведаю административно-хозяйственной стороной деятельности Академии, в творческой задает тон старик.

— Понятно, понятно... Так я думаю: именно ты должен понять, почему работа ваших товарищей вызывает у меня недовольство. Конечно, этот белобрысенький Крылатский типичный загибщик, и все же он в своей критике прав! Ведь не случайно Миляев сбил весь свой проект в кучу, вокруг той старинной церкви. По всему видно, что, если мы последуем этому проекту, скученность в новом городе будет неимоверная. Скученность и антисанитария. Да что я говорю, этого не будет! Потому что проект этот в таком виде осуществлен не будет, ты, конечно, это сам прекрасно понимаешь. При переработке советую обратить внимание на почву, Крылатский не случайно сказал о болотистости, здесь необходимы будут мелиоративные работы, значит, пройдет целая система каналов, а это подсказывает планировку Амстердама, Венеции... Да нет, ты не записывай, это я так.

— Как же не записывать, ведь мне нужно будет завтра со всеми проектировщиками разговаривать.

— А если так, пойдем дальше. Ты на этого Миляева не особенно напирай, я взял его только для примера, чтобы показать, насколько ваши молодые товарищи отклонились от основных принципов социалистического проектирования. Научите их во главу угла ставить интересы и нужды народа! Жилищное положение наше после войны напряженное, если уж строить, так с размахом, с тем, чтобы удовлетворять нужды  м и л л и о н о в.  А этот товарищ Миляев проектирует строить свои хоромы из белого камня. А откуда же он его повезет, если в тех краях белого камня нет? Зато кругом неисчерпаемые лесные богатства, а он их игнорирует. Я, конечно, не специалист и не художник, но, насколько мне помнится, искусство строить из дерева — это наше национальное искусство. И потом как-то не удовлетворяет меня однотонность пейзажа, эти белые и серые краски. А Василий Блаженный? Впрочем, это я так, к слову...

— Нет, нет, очень интересно...

— Вот и получается, что проектировщики Северного города не знают, что делать с водой, а проектировщики «Города в пустыне» вопроса о водоснабжении так и не разрешили.

— Так ведь там же должен пройти канал!

— Ну, как же можно об этом забыть? Но канал пройдет через десять лет, а нефть, из-за которой и возникает этот город в пустыне, добывается уже сейчас. Значит, нужно сейчас думать о воде? Что же, ее на машинах подвозить? Или строить бассейны-водохранилища для сбора зимних осадков? Ненадежное это дело!

— Наверное, придется артезианские колодцы рыть, ничего не сделаешь...