— Да. Да-да. Милиция. Это хорошо. А то я уж думала, что, возможно, самолёт падает. Но раз вы милиция, то всё в порядке, в полном порядке.
— Что в порядке? — не сдержался любящий определённость Лялин. — Если я милиция, то самолёт перестанет падать? Боюсь вас разочаровать, но это не в наших силах. Если самолёт падает, то это не к нам. Это к Господу Богу. Так что рано вы успокоились.
В глазах соседки плеснулся такой откровенный ужас, что майор, наконец, чуть успокоился, пожалел ни в чём не повинную даму, имевшую несчастье лететь рядом с ним, когда он пребывал в крайнем раздражении, и примирительно похлопал её по наманикюренной ручке:
— Но в остальных случаях — я к вашим услугам. — И сунул ей в судорожно сжатые пальцы завалявшуюся в кармане джинсов мятую визитку.
— В каких остальных? — дама уже давно поняла, что следовало бы прекратить этот бессмысленный и пугающий разговор, но сосед просто гипнотизировал её.
— Ну, сумку украдут, по голове кирпичом треснут, отравят, задушат, пристрелят, взорвут, машиной переедут, в шахту лифта сбросят, — легкомысленно пожал плечами слегка оттаявший Лялин, выглядывавший в иллюминатор родное Подмосковье, — тогда обращайтесь. Всё сделаем в лучшем виде.
— Сп…Спасибо, — справилась с собой соседка и визитку спрятала в сумочку. — Я обращусь… Если что… Простите, у вас, случилось, наверное, что-то. Вы были так расстроены, так, простите за откровенность, скрежетали зубами…
— Да? Это я от злости. Лечу руки и ноги отрывать за самовольство.
— Подчинённым? — дама уже горячо сочувствовала ему.
— Свидетелям.
Дама в крайнем ужасе открыла рот. Закрыла его. Похлопала глазами. И… промолчала. Вернее, замолчала. Уже до самой Москвы. Что Лялина вполне устраивало.
Июнь 2000 года. Москва и Подмосковье
В понедельник у Ирины был первый устный экзамен. То есть, у детей, конечно. Но Ирина Сергеевна на этом экзамене была ассистентом. После насыщенных выходных ей хотелось спать, спать и ещё раз спать. Но увы… От бумажной работы увильнуть ещё можно, но от экзаменов…
Поскольку допросы, официальные и дружеские, затянулись до глубокого вечера, заночевать снова пришлось в Никольском. С утра пораньше Андрей подвёз её к дому, чтобы она переоделась в соответствии со статусом, подождал и доставил до школы.
Накануне вечером они долго гуляли по посёлку. Она зачем-то завела бесконечный разговор о его родне, бабушках и дедушках. И он послушно начал пространно рассказывать о предках, сердясь на Ирину и на себя. На Ирину за то, что втянула его в ненужные воспоминания. На себя — за согласие на эту бессмысленную беседу. Нет, конечно, поговорить о семейной истории было бы даже интересно. Но не сейчас и не с Ириной. Потому что с ней и в этот момент он должен был говорить совсем о другом.
И под высокой берёзой Андрей не выдержал, совершенно мелодраматично остановился на полуслове, повернулся к девушке и прижал её к себе, уткнувшись лицом в короткие прядки светлых волос. Стало щекотно и сладко. Она молчала и дышала ему в грудь там, где с ужасающим грохотом долбилось о рёбра его сердце. И он вдруг почувствовал, что твёрдые, напряжённые руки её, поначалу упёршиеся в его грудь, обмякли, скользнули вниз и вокруг него. Скользнули и так естественно легли ему на спину, поглаживая и согревая.
— Маленькая моя, девочка моя, я тебя люблю, — только и смог выдавить взрослый, опытный доктор Андрей Евгеньевич Симонов этой крохотной молоденькой женщине. Но, видимо, именно эти слова и должны были прозвучать под высокой берёзой, потому что Андрею сразу стало легче. И сердце, хоть и билось так же отчаянно, но стало сразу же горячим и мягким, а не ледяным от страха и острым. А Ирина в ответ еле слышно шепнула между пуговицами его рубашки:
— Я тебя тоже, огромный мой.
Он тут же, одномоментно, решил, что жизнь, оказывается, такая потрясающая штука. А жизнь вместе с этой девушкой вообще сродни раю. И, решив так, не раздумывая, — ждать он уже совершенно не мог — выпалил:
— Я хочу, чтобы ты стала моей женой, — сказал и сам испугался своей безапелляционности и, как ему показалось, эгоизма. Никаких, красивых и веками отточенных вопросов и просьб типа «ты выйдешь за меня?», или «будь моей женой», или «осчастливь меня своим согласием». А нахальное, нахрапистое заявление «я хочу, чтобы ты стала». Дикарь, неандерталец, самец! Но Ирине, видимо, ничего такого в его словах не почудилось, потому что она подняла на него счастливое лицо и просто сказала:
— Да.
Всю ночь восторженный жених ворочался с боку на бок, думая только о том, как бы уговорить невесту сыграть свадьбу поскорее. Потому что, как выяснилось, он и этого ждать совершенно не мог и не хотел. А хотел всем и каждому сообщать, что вот эта самая лучшая, самая красивая, добрая, смелая — ну, конечно, смелая! Так подстрелить Главного! — девушка на свете носит фамилию Симонова.
В итоге часа в четыре утра, когда уже светало, он не выдержал, прошлёпал босыми ногами в гостиную, плюхнулся в кресло и, шепнув недовольно заворочавшемуся в клетке морскому свину Ирокезу: