Дела давно минувших дней (Повести)

Мужчина оглянулся по сторонам, с минуту стоял неподвижно, прислушиваясь к удаляющимся шагам девочки, и наконец решительно свернул с дороги в проход, вырезанный лопатой в сугробах снега.

6. ЛАСКОВЫЙ “ЖИВОДЕР”

Кандыба широко открыл глаза. Большие кольца разных цветов плавали в темноте, растягиваясь и сжимаясь. Постепенно они стали желтеть, сливаться вместе, пока не образовали один сплошной круг. В ушах гудело, словно туда нагоняли воздух и он не выходил обратно, раздувая и без того разбухшую голову. Сознание возвращалось медленно. Круг перед глазами сузился и превратился в лампу. Она еще имела неясное очертание и покачивалась вместе со столом, но это была знакомая лампа. Сквозь шум в ушах начал различать какое-то пощелкивание и понял, что это трещат в печке дрова. В затылке появилась острая боль, будто туда вколотили гвоздь. Боль все усиливалась, и хотелось пощупать, не вбили ли туда действительно… Но странное дело: ни рук, ни ног Кандыба вообще не чувствовал, словно ничего, кроме тяжелой, налитой чугуном, разбухшей головы, у него и не было.

Прошло еще немало времени, пока он окончательно пришел в себя и понял, что лежит на полу в участке, около печки. Появились руки, ноги, и Кандыба, с трудом перевернувшись, на четвереньках добрался до стола.

Надо было бежать во флигель, где жили городовые, наряжать погоню за беглецом, но не было сил. Все тело расслабло, ноги дрожали и в горле щекотало хуже, чем после попойки.

Ухватившись обеими руками за край стола, он встал и грудью навалился на него. Согнув голову, как бык, дышал отрывисто, со стоном, и каждый раз с рычанием из груди вырывались слова.

— Ой, худо мне!.. Ой, смерть моя!..

В таком положении его застал пристав, вернувшийся вместе со священником.

— Ты что, болван? Напился, что ли?

Услышав строгий голос начальника, Кандыба поднял голову и мутными глазами бессмысленно посмотрел вокруг.

— Ой, ваше высокоблагородие! Убежал… По затылку… Ой, чуть не убил!..

— Кто убежал? Кого убил? Чего ты бормочешь? Говори, как следует! Раскис, как баба! Ну! — прикрикнул пристав.

Это подействовало. Продолжая держаться за стол, Кандыба выпрямился, скорчил болезненно-страдальческую гримасу и, широко открывая рот, как рыба на суше, начал рассказывать.

— Так что, убежал… Бродягу тут… бродягу без вас задержали… Вот… беспаспортный… Сидел тут у печки… Вот отец Игнатий видели. Сидел и сидел… все ничего… А потом схватил полено и по голове… вдарил… Меня по голове. Ой!.. Ваше высокоблагородие… сюда, по затылку… В глазах потемнело… Думал, смерть пришла…

Говоря это, Кандыба закатывал глаза к потолку, моргал, часто прикладывал к груди то одну, то другую руку.

Страдальческое выражение на толстом красном лице с большими пушистыми усами делало его смешным и сочувствия не вызывало. Казалось, что он представляется, преувеличивает. Не верилось, что этот тупой, грубый человек может испытывать какую-то боль и что-то переживать.

“Телячьи нежности”, — подумал пристав, а когда Кандыба умолк, с презрением процедил сквозь зубы:

— Болван! Так тебе и надо! Я бы еще добавил. Вперед умнее будешь!

— Ваше высокоблагородие! Я за веру, царя и отечество… Дозвольте доложить, облаву надо… погоню! Никуда не денется. Не здешний…

— Замолчи! Без тебя знаю, что надо делать.

Побег бродяги мало беспокоил Акима Акимовича. Сейчас все его мысли были заняты так неожиданно появившимися крамольными словами, и он, как хорошая собака, почуял свежий след.

— Выйди на двор. Остудись! — сказал он и, резко повернувшись, ушел в свой кабинет, но сейчас нее вернулся с листком бумаги. — Где евангелие?

Кандыба с недоумением посмотрел сначала на священника, затем на пристава.

— Евангелие?

— Ну да, евангелие! Что он, у тебя из башки последние остатки мозгов вышиб? Евангелие, которое отец Игнатий принес?

Кандыба вспомнил все и со страхом открыл сундук. Евангелие лежало на месте.

Священник помог найти страницу.

— Один и тот же отпечаток… — обрадовался пристав, сличая отпечаток на листке и евангелии. — “Далой”! И здесь ошибка… Странно! В двух простых словах — и ошибка…

— Темный народ, неграмотный, — заметил отец Игнатий и горестно вздохнул.

На лице священнослужителя, как маска, застыло обычное выражение кротости и умиления. Глядя на него, можно было подумать, что все это его не касается, что в полиции он оказался по недоразумению, случайно и что, как убежденный служитель бога, далек от дел мирских. Но хищный огонек любопытства в глазах выдавал, и Кутырин, еще мало знавший священника, понял, что имеет хорошего помощника и советчика.

— Нет. Прокламации они без ошибок печатали. Народ они грамотный… ученые. Инженеры среди них имеются… подзуживают. К сожалению, покровители мешают. Я бы им показал, как в революцию играть… — говорил он с раздражением и ходил по комнате, размахивая евангелием. — Поиграли… Довольно! Либералы проклятые! Они не могут жить просто так, без идей. Скучно, видите ли. Вот и доигрались, допрыгались… А сейчас в кусты! Извольте, расхлебывайте кашу…