Деконструкция: тексты и интерпретация

He–реальный мир не–существования вместе с тем, как неоднократно подчеркивает Деррида, не является чистой негацией, в том смысле, в каком это могла бы быть негация ничто, не–существующего, по поводу ничто, не–существующего. Хотя différance и несет с собой неизбывный мотив смерти, это, скорее, не смерть, а умирание, равно как и возрождение, являющееся двумя неразрывными сторонами, взаимоотношений жизни и смерти. Совершенно не случайно Деррида задается вопросом: «Как мы можем расценивать différance как отношение к невозможному присутствию, как некоторые расходы без запаса, как необратимое истощение энергии, или, в самом деле, как инстинкт смерти или отношение к абсолютно иному?»  [274]Он отвечает на этот вопрос сомнением в представимости только такого механизма différance. Да, действительно, исходным посылом в интерпретации différance как вопрошания присутствия являются сугубо отрицательные определения. Первым следствием этого вопрошания, согласно Деррида, является то, что différance есть некоторое отрицание, несуществование. Это не есть бытие–в–качестве–настоящего, каким бы великолепным, уникальным, важным или трансцендентальным оно не представлялось  [275]. Différance не есть нечто в мире Бытия, понимаемого как мир присутствующего при Бытии человека.Différance противостоит присутствию по самой своей сущности (хотя сущности différance, равно как и истины différance, и всего того, что привычно хотелось бы определять метафизическими терминами, не существует, как не существует в бытийственном плане и сам мирdifférance). Это не–существование, результирующееся в концепте мира différance, генерируется, как уже отмечалось, разрушительной деятельностью archi–écriture, фиксирующей исчезающие следы ускользающего Бытия, той негацией присутствия, которая происходит в знаке и посредством знака.

При анализе негативного потенциала как мира différance, так и образующей, «пишущей» его archi–écriture, следует, очевидно, обратить особое внимание на ту двойственность негации присутствия, которая фиксируется в деконструкции относительно знака (негация присутствия в знаке и негация присутствия посредством знака). О первом типе негации Деррида говорит прямо, когда отмечает в уже приводившейся цитате, что «письменность есть разрушение присутствия в знаке»; второй тип явно подразумевается в также уже цитировавшемся высказывании Деррида о том, что «знак является посторонним присутствию» и как таковой разрушает присутствие в процессе репрезентации. Несмотря на близость данных формулировок, речь здесь явно идет о разных типах негации, которые необходимо дифференцировать; более того, различие этих типов представляется принципиальным для деконструкции. Кроме того, эти различающиеся типы негации позволяют обнаружить некоторый позитивный потенциал мира différance, хотя этот потенциал и проявляется, как показано ниже, чрезвычайно своеобразным способом — через конструирование иллюзорного мира присутствия.

Истолкованию данного отличия типов негации, равно как соотношению конструктивного и деструктивного потенциала différance/archi–écriture, может помочь другая дистинкция, позаимствованная из работы Деррида «Истина в живописи», — различение присущих западной культуре способов восприятия присутствия. Присутствие, по Деррида, позволяет воспринимать себя в рамках этой культуры (точнее, культура сама считает, что присутствие дано ей именно таким образом) «согласно трем способам — слов, смыслов (концепций), вещей» — и представляет себя «через означающее, обозначаемое (означаемое) и присваиваемое»  [276]. Третий компонент каждого из перечней практически лишь называется Деррида, но в данной работе не анализируется им в связи с тем, что, как отмечается здесь, и вещи, и присвоение как способ овладения ими оказываются опосредованными первыми двумя способами восприятия, представления присутствия. Третий элемент дистинкции к тому же особым образом связан со вторым, так что становится в общем неотличимым от него, как бы скрывающимся за ним: попадая в пределы культуры, включаясь в любые процессы жизнедеятельности человека, пусть даже в форме только лишь объекта рефлексии, вещь, по Деррида, наполняется смыслом, составляющим отныне ее отличительное свойство и как таковая приравнивается к смыслу. К этой проблеме культурной не–различимости, совпадения смысла и вещи Деррида специально обращался еще в «Грамматологии», когда писал, что для западной традиции «вещь или реальность» оказывалась приравниваемой к «смыслу или ноэме» и в таком понимании вещь и смысл становились означаемыми (хотя вещь, в отличие от смысла, и выступала в форме некоторого материализованного означаемого)  [277].