Дегустатор

Казалось, Томмазо вообще забыл о Миранде. Мягкий персиковый пушок с его щек как ветром сдуло, над верхней губой пробились усики, а голос уже не ломался. Он расхаживал по замку в новом голубом бархатном камзоле и таких же голубых лосинах, хвастаясь, что скоро станет придворным. Поварята, естественно, дразнились: обещали разрезать камзол, так что Томмазо носил его все время — даже спал в нем. Вскоре тот сильно пообносился. Томмазо боялся его испортить, но не решался снять. Со временем ему пришлось-таки постирать камзол, и он спрятал его подальше, чтобы высушить. Однако кто-то, очевидно, следил за ним, поскольку, когда Томмазо вернулся, камзол был разрезан на тысячу кусочков. Томмазо впал в буйство. Он обливался слезами и грозился убить тех, кто испортил его одежду — а поварята (я абсолютно уверен, что именно они разрезали камзол) дразнили его еще пуще.

Я наткнулся на юношу в конюшне. Лицо у него покраснело и опухло. Он держал остатки своего любимого камзола в руках, словно умершего ребенка. Я сказал ему, что скоро он получит новый, однако Томмазо разразился рыданиями и убежал.

Над ним смеялся весь замок — даже Миранда, хотя, когда мы остались наедине, она, к моему удивлению, сказала:

— Жаль, что я не могу купить ему новый! Он такой несчастный… Мне тяжело это видеть.

Я все еще не сказал ей о помолвке, и чем дольше я тянул, тем труднее мне было открыть ей наш с Томмазо секрет. Но сейчас, когда она так жалела его, я решил, что пора ей все рассказать. Тут она промолвила:

— Если бы только он не хвастался все время! Я этого терпеть не могу!

Момент был упущен. Мне нужен был чей-то совет, и я вспомнил о прачке по имени Агнес.

Если честно, мне просто хотелось поговорить с ней. Я подарил ей ленту за то, что она выстирала Миранде платье, но позже другая прачка вернула мне подарок со словами:

— Она все еще оплакивает мужа и ребенка.

— Скажи ей, что со мной она забудет свое горе, — ответил я.

Увы, Агнес была глуха к моим посулам.

Ее руки, ее подмышки и печальные светлые глаза являлись мне во сне, и порой, когда я проходил мимо прачечной, желая хоть мельком увидеть ее сквозь клубящийся белый пар, мой член становился таким твердым, что мне пришлось натягивать вниз рубаху. Я часами думал, как найти к ней подход. Однажды вечером, когда Федерико поужинал и велел мне отнести поднос на кухню, я сунул под рубаху кусок недоеденной телятины, принес его в прачечную и отдал Агнес.

— Non е velenoso  [26], — сказал я и откусил, чтобы доказать ей, что мясо можно есть.

Девушки закричали, чтобы она попробовала телятину. Агнес протянула руку — ее пальцы и кисти были прекрасны, хотя и мускулисты — и положила в рот маленький кусочек. Она разжевала его, закрыв глазами медленно двигая челюстями вверх и вниз, так, словно не привыкла это делать. В конце концов, прожевав телятину, проглотила ее и тихо рыгнула. Потом разделила мясо на равные части и предложила его подружкам. Она подвинулась, освободив мне место на скамейке, и я сел рядом с ней во тьме, окруженный дымящимися котлами и кучами грязного белья, глядя, как девушки поглощают телятину. Они не разговаривали и не шутили, как гости на банкете. Они смаковали каждый кусочек так, словно он был последним, а когда закончили трапезу, то поблагодарили меня, расцеловали в щеки и вернулись к стирке.

— Grazie. Multo grazie  [27], — сказала мне Агнес так искренне, что у меня земля ушла из-под ног.

Мне хотелось обнять ее и поцелуями прогнать печаль из ее глаз, но я просто кивнул и ответил:

— Prego.  [28]

После этого я то и дело воровал разные яства — ножки каплунов, ломтики свинины, птичьи крылышки и маленькие пончики с семечками фенхеля. Мне нравилось, как девушки прекращали работу при моем появлении. Я млел от того, как Агнес распахивала глаза при виде меня. Мне нравилось, как она облизывала губы, чтобы не уронить ни крошки, и похлопывала себя по животу, закончив есть, а потом прислонялась к стене и сдувала со лба пряди волос.

На праздник Вознесения я стащил колбасу с укропом, двух зажаренных птиц и баранину в чесночно-розмариновом соусе. «Меня могут за это повесить!» — сказал я себе, но мне было все равно. Девчонки взвизгнули и кинулись к двери, чтобы посмотреть, не идет ли стража арестовать меня. Агнес положила ладонь мне на руку (она впервые прикоснулась ко мне) и сказала:

— Attenzione.  [29]

— Не беспокойся за него! — рассмеялась старая прачка. — Он такой ловкий, что нимб у ангела может стащить!

Агнес предложила постирать мою рубашку, поскольку та была испачкана соусом. Другая девушка вызвалась простирнуть мои лосины, но Агнес ей не позволила. С тех пор она часто стирала мою одежду, и, благодаря ее любви ко мне, та стала мне почти впору. Я был так счастлив, что дальше, казалось, некуда, пока Федерико, вдруг схватив подавальщика за руку, не спросил:

— Почему ты не можешь быть таким же опрятным и чистым, как Уго?

Господи Иисусе! Герцог заметил меня не из-за того, что я спас ему жизнь, а потому, что я ходил в чистой одежде!..