Дефицит

— Катя, я допускаю, если поступает круглый болван, в аттестате одни тройки, тогда и такса может быть, как ты сказала, международная. Но ведь у тебя аттестат четыре с половиной, ты уже два экзамена сдала на четверки, зачем же сразу?..

— Ну чего ты торгуешься, нашла время? — прервала ее Катерина уже на грани истерики. — Я буду идти на четверки, а на последнем экзамене мне влепят двойку, физики я как огня боюсь!

— Но две тысячи! — сокрушенно сказала Марина Семеновна. — Вынь да положь. Это же грабеж среди бела дня.

— Неужели у нас не найдется каких-то жалких двух тысяч?! — вскричала Катя вне себя.

— Как ты смеешь так говорить?! — на той же высокой ноте ответила Марина Семеновна. — Ты хоть представляешь, что это за сумма? Это годовая зарплата врача, го-до-ва-я! «Жалких». С каких это пор такая сумасшедшая сумма стала жалкой? Да ты просто отвратительна! Две тысячи не валяются на дороге, их надо заработать в поте лица, я тебе уже сказала — год врачебной работы, целый год! — Марина Семеновна стала поправлять прическу то одной рукой, то другой, пытаясь привести в порядок потревоженные мысли.

Катя, надо сказать, плакала чрезвычайно редко, но сейчас в ее глазах стояли слезы.

— Мамочка…

— У меня же не банк, в конце концов, не сберкасса, так прямо и выложу я тебе такую сумасшедшую сумму, — сказала Марина Семеновна тоном пониже.

— Займи, в конце концов, мамочка, пойди к Зиновьевым, еще к кому-нибудь, врачей полон дом. Смотри, уже сколько времени, судьба решается, а мы с тобой дискутируем.

— Я тебе дам тысячу, — решилась Марина Семеновна. — Сейчас. А остальные потом.

— Никуда я не пойду! — Катя с размаху швырнула журнал на стол, тут она уже подражала отцу. — Иди сама, неси эти жалкие крохи!

Марина Семеновна зажала уши пальцами, чтобы не слышать Катиного визга.

— Не каждый же год твоя дочь поступает в институт! Отец скоро выйдет, найдет денег, расплатимся, ну что ты в самом деле?! — Катя шагнула к матери, взяла ее за обе руки, чтобы она не вздумала и дальше затыкать уши. — Зато все будет наверняка, я стану студенткой, мамочка, разве ты против? А если только провалюсь, я не знаю, что я с собой сделаю, вот посмотришь!

Марина Семеновна тяжело вздохнула. Ох, до чего же умело гнула дочь свою линию, нагнетала доводы один другого убедительнее. Когда только научилась и где? Год назад ей дубленку оставили импортную, через полчаса отдадут другой, если Катя не принесет восемьсот рублей, и у нее уже никогда не будет такой дубленки, «мамочка, или у тебя дюжина дочерей? Я ведь у тебя одна-единственная. Если не куплю сегодня, то я не знаю, что я с собой сделаю!» Год назад были «эти жалкие восемьсот рублей», теперь уже «эти жалкие две тысячи», а что будет дальше, жалкий миллион?..

Что будет, то и будет, а сейчас она не отвяжется, да и в самом деле легче потом будет всем, у отца гипертония пойдет на убыль, тут сразу решение всех проблем. Если же провалится дочь, кого винить? Кроме родителей, некого.

Марина Семеновна пошла в спальню, прикрыла дверь перед самым Катиным носом. Катя ждала по часам ровно две минуты, следя за стрелкой, после чего постучала в дверь.

— Мамочка, скоро? Я уже и так опаздываю.

Может быть, ей там стало дурно от беседы с дочерью, и она слегла? Может быть, у нее тоже криз? Катя выждала еще тридцать секунд и взялась за ручку, но тут дверь распахнулась, вышла мать, неся в руках старую сумку из мятой кожи, вместе прошли на кухню, Марина Семеновна задернула занавеску, села за стол, раскрыла сумку и стала выкладывать пригоршнями по десятке, по двадцать пять, две-три попались по пятьдесят.

— Считай эту жалкую сумму, — сказала мать с обидой. Катя порывисто обняла ее и поцеловала в щеку, затем с удовольствием стала складывать стопочки по двадцать пять, по десять — фиолетовенькие и красненькие, мимоходом тщательно их разглаживая. Где мамуля их набрала, будто торговала редиской на рынке и совала за пазуху. От отца, что ли, прятала?

— Нужен конверт, мамочка, так полагается.

— В какой, интересно, конверт ты затолкаешь такую пачку?

— В чем же тогда? Давай просто в газету и перевяжем ленточкой.

— Ты внимательно считаешь?

Катя старалась, ей такое занятие доставляло поистине детскую радость.

— Мамочка, ты у меня прелесть! Пересчитай на всякий случай сама.

— А ты пока возьми у меня на столике коробку из-под арабских духов.

Катя бросилась в спальню, на столике возле зеркала схватила самую большую коробку, желтую, выставила из нее флакон, оторвала атласную подкладку, с хрустом отодрала картонную подставочку для флакона и — бегом к матери. Сама аккуратно вложила в коробку разнокалиберную пачку, лучше было бы, конечно, по сотне, или хотя бы по пятьдесят, но у них действительно не банк и не сберкасса, Елена Леонидовна должна понять.

Марину Семеновну вдруг осенило:

— Катя, а если это шантаж?! Какая-нибудь цыганка узнала телефон Малышева и звонит, думает, у нас денет куры не клюют.

— Оставь, мамочка, о деньгах и речи не было. При чем здесь цыганка, я же знаю голос мамы Настеньки.

— Я пойду вместе с тобой.

— Ни в коем случае, все провалишь. Такие дела делаются без свидетелей.