Дефицит

— Наготовили нам делов, а теперь за пенсией хотите спрятаться? — грубовато-ласково продолжал Гиричев. К толстяку он относился с почтением, как понял Малышев, видимо, тот занимал прежде важный пост.

— Я на пенсии, — повторил тучный уже без улыбки. — Читать стал много, раньше времени не было. Журналы, газеты и все подробно. — Говорил он мягко, с явным украинским акцентом. — Попалась как-то критика на поэта.

— А что я вам говорил, Федор Тимофеевич?! — перебил его Гиричев восклицанием. — Начали писать стишки для внука, через год потребуете книгу издать, а там потянет вас и в Союз писателей.

— Не потянет, — серьезно ответил тучный, юмора не принимая. — Так вот, про того поэта. У него стихотворение — идет дама и в каждом ухе по «Волге», серьги такие дорогие. Поэт возмущается, жаль, пишет, что нет милиции! Не знаю, как тут с поэзией, но позиция его мне понятна. А критик с ним не согласен. Слава богу, говорит, что нет милиции, носить дорогие серьги не преступление. Очень так ядовито его одернул. «Может быть, — тучный поднял палец перед собой, прося особого внимания, — может быть, говорит, это бабушка подарила ей свои бриллианты». У меня что-то вот здесь засвербило, — он покрутил пальцем возле сердца. — Раньше так не писали. Бабушки с бриллиантами были, но про них в газете, — он подчеркнул «в газете», — никогда не писали в таком оправдательном тоне. И в газете и по радио писали и говорили только о тех бабушках да дедушках, которые свои сбережения отдавали в фонд мира, или для детей Вьетнама, а еще раньше в фонд обороны. Точно знаю, на восстановление Сталинграда поступило от частных лиц тридцать два миллиона рублен, в сорок третьем году банк открыл особый счет. Об этом писали и говорили с гордостью. А теперь критик уже и от поэта требует, чтобы он оправдывал личное бабушкино накопительство. Ты вот как думаешь с точки зрения своей газеты? — обратился он к Гиричеву, и в его «ты» было не пренебрежение, а скорее доверие, равенство.

Теперь и Малышев посмотрел на бритоголового с интересом.

— В нашей газете ни про бабушек, ни про дедушек, — ответил Гиричев. — Всякие-такие нравственные сопли-вопли шеф не признает. — Лицо его пожелтело, он уже не курил, а обеими руками держался за живот, будто прижимал грелку, растопырив пальцы. — Давай ему одни только достижения, тогда как пресса должна выявлять, бичевать, громить порочную практику, мешающую нашему продвижению.

«Моя врачебная практика тоже порочна? — хотелось Малышеву спросить Гиричева. — Вы и про меня писали как болтун и демагог?» Сам тон Гиричева, его позиция вызывали у Малышева протест. Разве не обидно ему и за себя, и за других врачей, которые, выходит, доброго слова не заслужили? «Бичевать, громить, выявлять». Выявляй, бичуй, кто тебе не дает? Только увертки свои не оправдывай тем, что тебе до пенсии вкалывать да вкалывать… В ушах сильнее зашумело, он недовольно откинулся на спинку скамейки, не слушая Гиричева, без намерений вступать в пустой разговор.

— Вы не согласны, доктор? — правильно понял его Гиричев.

— Не согласен! — отрубил Малышев.

— Вам нравится, что врач отказывается принять умирающего только потому, что тот с другого участка? Вам нравится такая практика?

— Не нравится! — со злостью ответил Малышев. — Но не в этом же, черт возьми, суть моей работы! Есть же высший счет. Когда я еду в автобусе и слышу объявление водителя…

— Вот, пожалуйста! Известный хирург, заслуженный врач республики ездит в автобусе, а заурядный кожно-венеролог или средней руки гинеколог раскатывает на «Жигулях»! — ликуя, перебил его Гиричев. — Вам и это нравится?

— Дайте хоть слово сказать! — Малышев повысил голос, закипая от точных его попаданий. Не отсутствие собственной машины его злило, а стремление Гиричева заметить это и подчеркнуть. А когда долбят в одно место, что-нибудь да выдолбят, порода у людей разная, как и у камней. — Все, что вами тут собрано, правда, но суть, повторяю, не в этих мелочах. Я все-таки расскажу про автобус. Когда я слышу объявление водителя — граждане, приобретайте билеты, в салоне контроль, — меня это злит не меньше, чем ваши правдивые слова о драном топчане. В автобусе едет полсотни несомненно честных людей с билетами, допускаю, что среди них один-два без билета, но почему хамят в лицо большинству, оскорбляют их человеческое достоинство?

— Не вижу связи, — признался Гиричев, продолжая растирать живот обеими руками.

— Нельзя по одиночным фактам оценивать всю жизнь. Угроза водителя — из той же категории, что и ваше бичевание. Обывателя все это радует, а труженика раздражает и злит, не помогает ему, а мешает.

— А вы на место водителя встаньте, — посоветовал трикотажный. — После смены он сдает кассу, от безбилетников у него недостача, его лишают прогрессивки.