Деды и прадеды

Мама Тася научила Зосечку что надо здороваться со встречными. В Топорове все друг друга знали, здоровались обстоятельно, расспрашивая о здоровье, о здоровье близких. Иногда плакали, вспоминая погибших, кого знали. И Зосечка, конечно же, поняла, что мама права, что надо здороваться, расспрашивать, рассказывать про Пуца, Мурца и Куца, про их проделки с блюдечком молока, как Куц упал с печки, где Зосечка спала, а потом долго отряхивался от растёртой гречишной муки, которую мама Тася приготовила утром, чтобы печь такие вкусные гречаники.

Но в Киеве так здороваться не было никакой возможности — люди шли потоком, и Зосечка очень быстро устала здороваться: «Драстуйте! Драстуйте! Дра!..». Нет, люди шли и шли мимо. И конечно же, на бегу не рассказать про Пуца.

Тогда Зосечка решила, что она всё равно будет здороваться. Но, решила она, раз людей так много, то она будет здороваться с красивыми тётями, красивые тёти — они добрые и хорошие. Разве могут быть красивые люди плохими?

Вот папа Вася — он красивый. Он так любит маму Тасю. Он ведь уже исправился, нет, на самом деле исправился!

Зосечка вспомнила, как однажды, летней ночью, она защитила маму.

Разбуженная среди ночи каким-то шумом, слезла тихонько с печки, подошла к родителям и очень решительным голосом потребовала:

— Тату! Та-ту! Не мучь маму! Не мучь маму! Бона ж так стогне, так стогне!!!

Папа Вася почему-то очень растерялся и сразу перестал мучать маму Тасю, перекатился к стенке и из темноты задушенным голосом тут же, честное-пречестное пионерское слово (ведь пионеры никогда не врут!), пообещал больше не мучить маму.

* * *

Эта ночная история очень подняла авторитет Зосечки.

Как-то за праздничным столом Зосечка рассказала про свою решительность собравшимся родным. Все были возмущены поведением папы Васи, сидели с красными лицами, кашляли, поднимали с пола падающие вилки. А дяде Коле Павловскому стало совсем плохо — он зажал рот рукой и, подвывая, выбежал на улицу. А потом вернулся за стол, но, услышав, как дядя Тосик опять посоветовал Васе «больше не мучить маму», просто сполз под стол и всхлипывал, так сильно расстроился.

Папа Вася и мама Тася сидели опустив головы, а вся собравшаяся родня, все разом, увещевали их, всё повторяли Зосечкины слова: «Вася, не мучь маму!»

Каким-то образом эта простая история стала известна более широкому кругу родных. Теперь Васю Добровского часто привечали: «Ну як, Василь, як воно — мучение?» И папа Вася исправился. По крайней мере, Зосечка больше ночью не просыпалась от шума. А папа сказал Зосечке, что он очень любит спать на свежем сене, и часто ходил спать в сарай, на сеновал, где разложены были старые одеяла на снопах овсяной соломы. Мама Тася его простила, она ведь такая красавица! А красавицы не бывают злыми. Тася простила Васю и часто относила на сеновал чистые простыни, воду и хлеб.

* * *

Зосечка поздоровалась уже с десятой или сотой киевской красавицей. Красавицы тоже весело здоровались с маленькой круглолицей рыжеволосой девочкой, которая, так старательно выговаривая все звуки, здоровалась с ними.

Добровские шли в универмаг купить Тасе пальто и Васе отрез на костюм. Купить фабричный костюм в послевоенном Киеве было очень накладно, поэтому особым шиком было заказать у топоровского мастера костюм из синего габардина, что продавался в универмаге на Крещатике…

Зосечка уже устала. Она шла к этому «У» уже очень долго, ведь путешествие было длинным — сначала в кабине машины, потом — ещё на машине, потом пешком. Долго оказалось к этому «У». Зосечка шла, держа маму Тасю и папу Васю за руки, уже не подпрыгивая, но всё ещё высматривая красивых тёть в толпе.

Вдруг что-то зацепило её взгляд. Таточка глянула вверх, её зелёные с золотыми и карими крапинками глаза удивлённо смотрели вверх на какого-то дядю, который, ссутуленной тенью, медленно прошёл мимо. Она оглянулась назад, стараясь понять, что же такое с этим дядей, её детский мозг отказывался видеть то, что видели глаза. «Этого. Не. Может. Быть. Что это?!!»

Зосечка споткнулась, ахнула, повисла на маминых-папиных руках, выворачивая шейку, не в силах оторвать свой взгляд от человека, стоявшего среди толпы.

* * *

Этот человек в поношенном пиджаке, какой-то скособоченный, стоял и смотрел вслед Добровским. Зосечка взвизгнула.

У него не было лица.

Не.

Было.

Лица.

Тася и Вася подхватили ребенка.

— Зося, Зосечка, що з тобою? Зося!!!

Потом они глянули туда, куда были устремлены неподвижные от ужаса глаза их девочки.

Этот человек медленно повернулся, намереваясь уйти от испуганного им ребенка, неловко прикрывая рукой фиолетово-жёлтое месиво, на котором чёрной дырой косилась щель рта и блестел слезой единственный глаз.

Тася невольно закрыла рукой глаза Зосечки, потом выпрямилась, дернула за рукав Василия.

— Васю, Вась, йдемо, це больна людина, дивись, яке страшне обличчя. Йдемо-но, Васю.

Вася повернулся, взял на руки Зосечку и медленно пошёл рядом с Тасей.