Деды и прадеды

Тень низко летящего самолёта перекрестила солнечный луч, падавший на моё лицо. Я посмотрел ему вслед. С моста через реку было хорошо видно, как «мессер» сделал небольшой вираж вправо, потом круто влево и прочертил трассами людской муравейник, копошившийся у склонов холмов на восточном берегу. Я вцепился в спинку сиденья и смотрел, как там, всего в полукилометре от меня, падали и кричали люди. Они были такие смешные и маленькие — на широком и ровном заливном лугу, такие беззвучные, такие уязвимые, такие нелепые в своей муравьиной скученности, бросавшиеся то вправо, то влево — в зависимости от того, какой вираж закладывал развлекавшийся лётчик. Автобус бежал по дороге, из динамиков что-то рассказывали о своей бесконечно сложной жизни юные киевские рэперы, а я выворачивал шею, чтобы лучше рассмотреть, как среди расстрелянной толпы на коленях стояла моя бабушка, держа на коленях разорванного пополам парня, который выкашливал свою жизнь.

Он так и не стал моим дедом.

Автобус запыхтел и остановился у очередного перекрёстка, подняв небольшое облачко теплой пыли.

Толстая женщина с красным от натуги лицом поднялась по ступенькам передней площадки. Она сердито оглядела сидящих в автобусе пассажиров, привычно ожидая увидеть тщательно скрытые насмешливые взгляды. Но до неё никому не было дела. Многие спали, склонившись на спинки впереди стоявших сидений, несколько пар трещали о чём-то своем, я смотрел в окно. Она расслабленно вздохнула и, повеселев, продвинула свои телеса на сиденье сразу за водителем. А я не мог отвести глаз от трёх человек, стоявших справа, чуть вдали от перекрестка на Соловьёвку. Молодая красивая женщина держала за плечи десятилетнего мальчика, который склонился над обочиной. Маленькая женщина лет пятидесяти, с каким-то тёмным, скорбным лицом, смотрела в небо, закусив губу. Мальчика мучительно рвало. Он выпрямлялся, виновато оглядывался на тётю и двоюродную бабушку Козю и снова скрючивался. Его укачало. Тётя гладила мальчика по полуседой голове и старалась улыбаться. Ветер трепал её плащ, она передала вывернутый ветром зонтик своей спутнице, и они обе закрывали мальчика от града. Мальчик только один раз пришел в себя после припадка ужаса, погасившего его память, мальчика трясло от свалившегося на него дневного света, чёрных солнечных лучей, назойливого, щиплющего холодного ветра и града, но он не мог заплакать и только прижимал свое измазанное лицо к плащу тёти.

Автобус чихнул, двери сипло закрылись. Дядька впереди меня открыл форточку, и горячий воздух ворвался внутрь душного салона. Занавески весёлыми флажками заплескались, вытянулись наружу. Две тётки сзади меня попытались запротестовать. Несмотря на жаркий день, они были одеты в новые мохеровые джемперы, поэтому обильно прели и пытались заставить дядьку закрыть окно, боясь простуды. Но он лишь упрямо отмахивался, выдерживая мужской характер. Три фигурки на перекрёстке остались позади, им надо было переждать, пока мальчик придёт в себя. Или забудется снова.

Дальше было привычное, знакомое Задорожье, означавшее что половина пути до Топорова уже отмерена. Автобус бодро гудел и липко шуршал по асфальту и его яркий бело-красный силуэт нарядно выделялся на фоне бесконечной стены высоких тополей, которыми была обсажена большая дорога. «Вопли Видоплясова» кричали своё «буй-буй-буй-буй», намеренно коверкая слова так, что казались украинскими иностранцами. Их акцент был непривычен. Асфальт закончился, началась бетонка, которая была построена ещё к Олимпиаде. Это была очень хорошая дорога. Ровная-ровная. И водитель скрежетнул сцеплением, и автобус покатил ещё быстрее, обгоняя редкие подводы, в которых сидели нахохлившиеся мужчины и женщины. Хозяева сидели на передках подвод, не подгоняя уставших лошадей, и смотрели на ползущие навстречу им серые коробки танков. Танки скрежетали по брусчатке, молодые, очень молодые ребята сидели на башнях, за башнями, закатав рукава выше локтей. Немцы шли на Киев. Они весело махали руками друг другу, махали руками встречным подводам, что-то кричали, ловко перекидывали фляжки с танка на танк. Один немец спрыгнул с танка, отбежал на обочину, срезал три тяжеленных цветка налитых, уже спелых подсолнухов и быстро побежал догонять свой танк. Ему было неудобно держать три круга, он бросил одну головку, и чёрные брызги рассыпались в пыли. Он догнал чуть притормозивший танк, зашвырнул к башне свою добычу, уцепился за руки товарищей, которые втянули его наверх. Они сели за башней и стали щёлкать семечки. Белые зубы их улыбок особенно были заметны на запылённых молодых лицах.