Деды

– Направо – налево… направо – налево…

– Дана! – сорвался вдруг общий крик, когда наконец выпала роковая восьмерка…

Австриец побледнел. Черепов не мигнул даже глазом: лицо его оставалось спокойно.

Бросив карты, смущенный фанфарон опустил руки и молчал, как школьник, пойманный на месте.

Противник выжидательно смотрел на него вопросительным взглядом.

– Herr Oberst, ведь это шутка? Без сомнения? Да? – тревожно обступили его австрийцы, сделавшиеся вдруг очень милыми и любезными. – Не правда ли? Вы не потребуете от молодого человека подобной жертвы!

– Я не шутил, господа, ставя мою жизнь на карту, – холодно и твердо возразил им Черепов, – и если бы я проиграл жизнь, то не принял бы ее в подаяние от противника; а затем, государь мой, – обратился он к банкомету, – так как пистолет до сих пор не разряжен вами, то оставляю ваш поступок на вашу совесть.

И, сухо раскланявшись с австрийцем, он удалился из трактира.

– Василий Иванович… Друг… Благодетель! – остановил его вдруг на пороге кинувшийся за ним вдогонку Поплюев. – Вот это так!.. Это по-русски, растак их душу!.. По-русски… Хорошо, голубчик!.. Хорошо! – растроганно сюсюкал он своим заплетающимся лепетом, горячо и крепко пожимая руку Черепова. – Вы все проиграли? И "гельд ништу"[391], значит?

– Ни копья не осталось… Да ну их! Это все равно! – нетерпеливо махнул рукой Черепов, сходя со ступеней.

– Минутку!.. Минутку, сударь, – остановил его Прохор. – У меня до вас преусердная просьба… Не откажите.

– Что прикажете?

– Будьте столь добры, возьмите у меня взаймы!

– Убирайтесь, Поплюев!

– Ах, ах, камрад!.. Это уж, извините, не по-товарищески… Чего нам кичиться! Свои люди – сочтемся! У меня тысяча червонцев – возьмите пятьсот!.. Бога ради!.. Умоляю, не обидьте меня!.. Если не возьмете, то сим вы доказуете только ваше ко мне презрение, а я дворянин такой же, как и вы… И за что же?…

– Ну, ин быть по-вашему! Давайте! – согласился Черепов.

– Друг!.. Товарищ!.. Вот… Вот это так! – восторженно кинулся к нему на шею Поплюев. – Благодарствую вам, сударь!.. От всей моей признательной души благодарствую!.. А тот шельмец, – драматически указал он жестом на трактир, подразумевая австрийца, – пускай в презрении влачит злосчастные дни!.. Ну а теперь выпьем!

И растроганный Прохор был совершенно счастлив.

Стоустая молва в тот же день разнесла поступок Черепова по всему русскому стану, и Милорадович, этот "Баярд[392] своего времени", с восторгом рассказал о нем Суворову.

– Поединщик?! – весело встретил Черепова фельдмаршал, когда тот по должности явился к нему на следующее утро. – За мундир жизнь на карту?! Молодец! Помилуй бог!.. Павлово чадо!.. Спасибо, что за честь российского мундира постоял и не дался в обиду нихтбештимтзагеру[393]… А за то, что в запрещенную игру покусился, ступай под арест немедленно!

Таков был неожиданный финал суворовского приветствия. Но арест Черепова продолжался недолго: перед обедом дежурный адъютант принес ему на гауптвахту его шпагу и от имени фельдмаршала передал, что "Светлейший ожидает его спартанской похлебки и железной каши кушать".

XXV. Чёртов мост

После долгого размышления по поводу того, как быть без мулов, великому князю Константину Павловичу блеснула счастливая мысль – употребить под вьюки казачьих лошадей. Искренно поблагодарив его высочество за добрый совет, Суворов тотчас же приказал спешить полторы тысячи казаков, а их коней навьючить провиантом. Устранив таким образом все помехи, русская армия двумя колоннами двинулась 10 сентября к Сен-Готарду. Авангардами командовали Багратион и Милорадович.

Утро этого дня было пасмурно и ненастно. От Таверны до Сен-Готарда шли трое суток, в течение которых дождь не переставал лить ливмя, а резкий северный ветер с гор пронизывал насквозь. Войска располагались на бивуак под кровом сырых холодных ночей, дрогли от стужи, мокли от слякоти и до рассвета поднимались в поход. Вся армия тянулась гусем по узеньким тропинкам, то взбираясь на высочайшие горы, то спускаясь в пропасти; часто и вовсе не видали тропинок, а так, махали себе наудалую; часто переходили вброд глубокие быстротеки, выше колен в воде, а два раза и по пояс ее было. Одна крутизна, выше и длиннее прочих, умучила войска до устали душевной.