Деды

Счастье колебалось: то везло оно Черепову, то отворачивалось от него, то заставляло его некоторое время балансировать на скользком уровне, как бы не говоря ему ни да ни нет, и снова хмурилось, и снова улыбалось. Игра с каждой минутой становилась интереснее, оживленнее и бойче. Игроки все более и более одушевлялись и время от времени невольно громким восклицанием и спором сопровождали переменчивые обороты карточного счастья. Один только солидный капитан – тот самый, что вздыхал о халатах и перинах прежней караульной службы, – по праву старшинства в чине и в летах, сдерживал каждый раз чересчур уже громкие взрывы молодежи, напоминая ей о грозном запрете азартных игр по указу его императорского величества. И молодежь, любящая, в силу своих лет и горячей крови, что называется, поплясать на лезвии ножа, на минуту сдерживала, под давлением его авторитета, слишком громкое проявление своих азартных чувств и начинала говорить чуть не шепотом, но через некоторое время опять невольно отдавалась волнениям той же горячей крови и влиянию избытка юношеских сил. Каждый очень хорошо сознавал, что теперь уже не прежнее, еще недавнее, время, когда можно было где угодно и сколько угодно без запрета и без всякой опаски предаваться своим игрецким и иным пылким страстям юности; но тем-то и интереснее казалась для них игра, этот запретный плод новейших дней, именно потому, что он стал вдруг запретным, что тут приходилось теперь рисковать не одним своим карманом (это бы пустяки!), а всей карьерой, всею судьбой своей жизни.

Переменчивое счастье после нескольких оборотов своего колеса вдруг отвернулось от Черепова самым крутым образом. В несколько карт он спустил весь свой банк, который был сорван счастливым капитаном.

Молодой адъютант бросил колоду и объявил самым решительным тоном, что на нынешний день не станет более метать.

– Мечи кто хочет, ребята! С меня довольно: кошелек мой впусте.

– Играй на мелок[247], – предложил ему кто-то из товарищей.

– Гм… На мелок… Да мелков-то нет у нас.

– Ну на карандаш играй; карандашом записывать станешь!

– Не хочу! Довольно!

– Ну как знаешь. Займи, коли хочешь, и продолжай. Прерывать не следует.

– Довольно, черт возьми! Говорю, довольно! Продолжайте, государи мои, коли в охоту!

И он поднялся со стула.

Солидный капитан занял его место и стал метать.

Черепову было немножко досадно. Хотелось попытать еще раз счастья – авось-либо вывезет! Но играть на карандаш или одолжаться у других ради игры ему не хотелось из самолюбия. Он отошел в сторону, налил себе стакан вина, развалился на канапе[248] и закурил тоненькую длинную голландскую пипку. А между тем, глядя на игорный стол, окруженный тесной группой молодежи, он чувствовал, как сердце его зудит страстным желанием попытать снова свою удачу. В кошельке его оставался только один, и уже последний, «голландчик»[249]. Но этот червонец был для него заветным.

Его покойная мать, еще ребенком отправляя своего Васеньку в шляхетный корпус, вручила ему эту монету вместе с благословенным образом и заповедала сберечь ее на счастье или на самый крайний черный день, потому что этот "голландчик" принадлежал еще ее деду и спокон веку почему-то почитался в семье особенно счастливым. И Черепов до сей минуты свято сохранял у себя дорогой подарок.

"Рискнуть разве?… Куда ни шло!.. Ведь он счастливым называется, ведь он заповедный! А коли счастливый, то должен выручить, – думалось ему в то время, как на столе золотые "голландчики" переходили из одной кучки в другую. – А что, если попробовать на ее счастье?… Ведь она и впрямь счастливая… Поставлю-ка я на бубновую даму… Ей-богу! Куда ни шло!"

И Черепов поднялся с места.

"Ну, моя радость, моя любимая, дорогая, желанная, выручай!.. Выручай меня!" – мысленно молил он, обращаясь в уме своем к светлому образу той девушки, которая с недавнего времени всецело царила в его сердце.

– Атанде![250] – сказал он, вмешавшись в среду игроков, окружавших стол. – Золотой на бубновую даму.

– Ого! На девушку? – весело заметил кто-то.

– Да еще на какую, кабы вы знали! Уж коли эта не выручит…

– А вдруг изменит?

– Что-о?… Она изменит?… Мечите, капитан, мечите!

Вдруг в эту самую минуту кто-то внезапно дернул с наружной стороны за ручку запертой двери. Игра мгновенно прекратилась, карты исчезли со стола, и на грудки золота офицеры поспешили накинуть несколько салфеток. Заветный "голландчик" остался в кармане Черепова.

Один из игроков отомкнул задвижку и отворил. На пороге появился ресторанный слуга, а за ним выглядывала фигура гвардейского пехотного солдата.

– Что вы, черти, беспокоите!.. Чего вам надо?

– А вот кавалер про корнета Черепова пытают, – почтительно объяснил лакей, – не здесь ли, мол, спрашивают, потому как они, сказывают, были у них на дому, и дома им сказали, что господин корнет здеся находятся, то я им и говорю, что они точно здеся, и проводил сюда.

– От кого ты, любезный? Что тебе? – с неудовольствием спросил солдата Черепов.