Деды

В отдельном кабинете ресторации Юге, которая помещалась в Демутовом трактире, сидело за завтраком несколько гвардейских офицеров. Чины все были небольшие: от прапорщика до капитана включительно. На столе стояли устерсы, холодный ростбиф да несколько бутылок портеру[236] и разных вин, которые своей пустотой очевидно доказывали, что господа офицеры успели оказать им подобающую честь. Лица состольников уже достаточно подрумянились, пенковые пипки[237] дымились в устах, камзолы были нараспашку; но разговоры этой компании далеко не отличались той громогласностью, какая по-настоящему необходимо должна была бы сопровождать приятельскую беседу при таком «легком» подпитии. Говорили тише, чем в обыкновенный голос, – разговор шел о современных порядках. Екатерининские гвардейцы осуждали новые требования и строгости военной службы и приходили в негодование и ужас от новой меры наказания, которая доселе никогда не применялась к офицерам и почиталась между ними за наказание позорное: на днях два гвардейских офицера за какую-то ошибку на вахт-параде отправлены были под арест на гауптвахту[238].

– Слыханное ли дело! Офицера, дворянина – и вдруг под сюркуп[239] часового!.. После сего и служить невозможно!

– Чего невозможно! – возражал Черепов. – Стоит только устав вытвердить.

– А ты его небось вытвердил?

– Я вытвердил.

– Исполать[240] тебе! Ну а нашему брату, ей-богу, это такая немецкая тарабарщина!.. То ли дело устав при матушке Екатерине!

– Ничего, стерпится – слюбится, ребята!

– Да, тебе хорошо говорить! Ты в харитоновских адъютантах сидишь, как у Христа за пазухой; а ты, сударь, пожалуй, изволь на наше место стать, в строй, на морозец, так инако запоешь. Офицер должен украшать собой службу, а тем паче гвардейскую! Офицер, ежели он есть человек благорожденный, обязан иметь гардероб пристойный и богатый, негнусный стол, выездной экипаж с гусаром либо с егерем… А ныне что?! Вырядили нас в эти грошовые обезьяньи мундирчики и заставили ездить верхом либо в простых санках в одиночку, да мало сего – еще за обедом опричь[241] двух блюд воспретили иметь! И ходи по чину, и одевайся по чину, и ешь по чину! Да я не по чину, а по утробе желаю!

– И однако ж это не мешает нам услаждать себя устерсами в сей ресторации, – улыбнулся Черепов.

– Да! Услаждайся под сурдину и разговаривать громко не смей! Мы теперь, брат, и караул не инако заступаем, как захватив в карман несколько сотен на тот случай, что ежели неравно прямо с поста на курьерской тройке в Сибирь отправят, так чтобы хоть сколько-нибудь деньжонок было при себе на дорожные расходы!

– Уж будто так!

– Доточно говорю! Поверь, пожалуй!

– Н-да!.. Времена!.. – вздохнул один из офицеров, постарше других годами и чином. – Не единожды вспомянешь прежнюю службу! То-то роскошь была!.. В карауле, бывало, стаивали по целым неделям, так что, отправляючись на пост, берешь с собой и перину с подушками, и халат, и колпак, и самовар. Пробьют это вечернюю зорю – поужинаешь, выпьешь здорово, разденешься и спишь себе вволю, как дома. Но уж в особливости в утеху было стаивать летом в загородных постах. Встанешь, бывало, с солнышком и пойдешь себе, не одеваясь, а так как есть, в колпаке да в халате, в лес за грибами – любо! И никаких никогда историй, и никаких происшествиев. Бог хранил! А уж этих формальностей вовеки не знали! А теперь тебя хуже чем в профосы[242] трафят[243]! То и дело читаешь в «Ведомостях»: таких-то и таких-то выкинуть из службы, яко недостойных! «Выкинуть»! Хм!.. Как ошурок[244] или тряпку какую!.. Срам и позор благородному дворянскому сословию! Каково терпеть-то это!

– А что, государи мои, не прокинуть ли с горя в фараончик[245]? – предложил кто-то из офицеров.

– Тсс! Какой тебе фараончик!.. Иль не читал разве? Запрет, строжайший запрет на азартные игры!

– Ну и пущай его!.. Запрет сам по себе, а мы сами по себе. Прислуга здесь у Юге верная, не выдаст… Дверь на задвижку можно.

– Разве что на задвижку… Только, чур, не кричать, ребята, не разговаривать громко, а то беда!

– Ах, любезный друг, "беда – что текучая вода: набежит и сплывет". Вынимай-ка карты! У кого есть в запасе?

– У Черепова есть. Вася, есть у тебя?

– Найдется. Кто метать будет?

– Да чего там кто! Твоя колода, ты и мечи.

– Ин быть по сему! Пятьсот рублей в банке.

И, вынув из кармана шелковый вязаный кошелек, Черепов высыпал из него на стол груду червонцев[246] и серебряных денег.

Началась игра.