Дед

Все посмотрели. Небо горело пурпурно-красным. Красота выглядела зловеще, но причинить вреда людям уже не могла – до завтрашнего дня, когда новое молодое солнце вновь сделает попытку сжечь ненавистный мир.

Далеко на востоке загорелась первая звезда. Слабый, на небосклоне появился месяц.

– Ну, хорош. Насмотрелись, – Кузьмич толкнул ногой сидящего Ганина. – Пойдем оформляться.

В участке у Ганина вывернули карманы. Их содержимое полицейский придвинул к себе. «Изымаем», – сказал он. В карманах было немного: носовой платок, нож, паспорт, мобильный телефон. Все это полицейский сгреб ладонью и сбросил в выдвижной ящик стола: помимо его вещей там находилась только початая пачка мятной жвачки. Немного у них тут работы, подумал Ганин.

Его провели в соседнюю комнату. Откатали пальцы. Заставили вынуть ремень из штанов.

– Это еще зачем? – он встрепенулся.

– Чтобы вы, гражданин арестант, не повесились от тяжести собственной вины, – успокоил его мент.

Потом Ганина спустили в подвал, весьма точно называемый в народе трюмом. В сопровождении полицейского Ганин прошагал по каменному мешку, стуча по полу подошвами берцев. Слева и справа были железные двери – камеры. На потолке болталась куцая лампочка. «Гестапо какое-то», – решил Ганин и в очередной раз удивился: как много все же полицейской силы в этом мире. Вот он стоит в трюме захудалого отделения полиции в захудалом городке, и вокруг него – орда полицейских. Зачем их столько? Разве жители совершают такое количество преступлений, чтобы содержать столько охранителей порядка? Или их накапливают специально распоряжениями сверху, чтобы пустить в дело, случись что – восстание, революция, бунт?

Все полицейские рядом с ним были вооружены. Тот, который подталкивал в спину, ведя по коридору, щеголял кобурой на поясе. Кобура была и у того, кто катал Ганину пальчики. С кобурой был даже поддатый мент, который, развалясь на стуле в дежурной части (видимо, его смена закончилась), лениво переругивался с коллегами. У тех, кто приехал сопровождать Кузьмича на поляну, дело и вовсе не ограничилось пистолетами. Идя на задержание, многие взяли с собой, перекинув на ремне через плечо, короткие автоматы – модифицированную к городским условиям модель «Калашникова».

Странно, что никого в мире это не смущает, думал Ганин. В двухстах метрах отсюда, на улице, целуются влюбленные, гуляют пенсионеры и пьет пиво местная молодежь. Что, если у одного из полицейских в голове перемкнет – он выйдет и разрядит обойму в персонажей этой идиллической пасторали? В Москве Ганину приходилось писать про такие случаи. И, как он знал по опыту, любое московское веяние рано или поздно находило своих последователей в провинции.

Полицейский остановил его у самой последней двери.

– Стой смирно, – сказал он и, согнувшись, стал возиться со связкой ключей, пытаясь отстегнуть ее от ремня. Связка крепилась к ремню карабином – что-то в этом механизме засбоило, карабин не раскрывался. Полицейский сопел и злился.

– Дай помогу, – сказал Ганин.

Полицейский посмотрел на него мутными глазами бассет-хаунда, и Ганин решил не лезть, встал молча. Ключи наконец отцепились, упали на пол. Полицейский тяжело наклонился за ними. Под темной формой колыхнулись мясистые бока. Пахнуло потом. Громыхнула дверь.

– Заходи.

Ганин зашел.

– И сиди тут тихо, а то…

– Что «а то»?

– Все «а то».

Полицейскому было лениво придумывать, что будет дальше, поэтому он просто захлопнул дверь. Звякнули ключи в замке. Застучали, удаляясь по коридору, его каблуки.

Ганин остался стоять. Камера освещалась тускло, еще хуже, чем коридор, и к смене света нужно было привыкнуть. Лампочка была одна. Чтобы заключенные не баловали, не били ее, не резали осколками вены и не ныкали их как оружие, лампочку обернули металлической решеткой. О решетку, силясь пробиться к светилу, бился упрямый мотылек.

Арестант. Эта ипостась была для Ганина новой. В прошлом он попадал в полицейские участки, но всегда причиной были мелкие нарушения. Один раз его забрали за драку, в которой он не участвовал, просто шел мимо. В другой раз взяли с открытой бутылкой спиртного. Взяли вместе с Мариной: тогда она еще не была его женой, а была привлекательной, черноглазой и неизвестной. Ганин с упоением целовал Марину на лавочке в городском парке. Открытая бутылка коньяка стояла у его ног. Как и когда подъехали полицейские, целующиеся не заметили. Но в следующий момент два рослых ухмыляющихся типа в форме уже изымали бутылку, а их самих везли в участок. Там влюбленных мариновали три часа и в конце концов выписали каждому по 500 рублей штрафа. Квитанция пришла по почте маме Ганина. В ней значилось: оштрафован за распитие спиртного в общественных местах. «Андрюша, – всполошилась тогда родительница. – Ты что, пьешь?»