Собравшиеся не знали, как реагировать на выступление Пэдрейка.
— Я думал, что он романист, а не поэт…
— Что это за надгробная речь?
— По-моему, это ужасно, что бы он там ни имел в виду!
— Он просто ненормальный!
Лишь одна Мэгги знала, что это стихи не Пэдрейка, а поэта прошлого века, которые он немного переделал. Чувствовалось, что эта игра с чужими произведениями доставляет ему непонятное удовольствие.
Пэдрейк настоял на том, чтобы поселиться в доме Мэгги со своей семнадцатилетней молодой женой.
— Ведь ты не откажешь своему братику и его хорошенькой женушке в возможности преклонить голову в своем доме. Кроме того, бабушка наверняка оставила этот дом нам обоим. Разве не так?
Неохотно Мэгги объяснила брату, что этот дом Элис Эббот завещала ей, но что он, Пэдрейк, со временем получит дом матери.
— Ага, — улыбнулся Пэдрейк. — Значит, у нас есть еще и мать? Ты знаешь, я был в том доме, через несколько кварталов от этого. Там живет женщина, одетая как русская княгиня. Она сказала мне: «А, Андрей, ты вернулся с войны». — Он так расхохотался, что чуть не упал со стула. — Я, конечно, могу со своей молодой женой пожить и там.
Мэгги понимала, что ее провоцируют, однако не могла не возразить:
— Оставь ее в покое, Пэдрейк. Пусть живет, как хочет. Она достаточно настрадалась!
Он улыбнулся:
— С тобой приятно разговаривать, Мэгги. С тобой, которая украла мое наследство.
— О чем ты, Пэдрейк?
— Ты украла мое первородство, Яков, и за что? За чечевичную похлебку?
— Перестань так со мной разговаривать, Пэдрейк. Я не взяла ничего из того, что принадлежит тебе. Я не хочу ничего твоего. О каком первородстве ты говоришь?
— Моем первородстве Эббота. Об
— Деньги — это всего лишь деньги, Пэдрейк. Они не бывают примечательными или непримечательными.
— Но тебе достались все привидения этого дома.
— Что ты хочешь от меня, Пэдрейк? Если хочешь, я отдам тебе половину бабушкиных денег, если для тебя это так важно. Что ты от меня хочешь?
— Я хочу этот дом. Я хочу музей Эббота. Я хочу половину твоего сердца. Разрежь его пополам.
Он остался; он и Сэлли. Мэгги видела, как он издевается над бедняжкой. Он мог заставить ее скрести полы, а сам сидел и бросал критические замечания. Он насмехался над ее акцентом и манерами. Когда на него находило бешенство или же он был пьян, он бил девушку, и Мэгги понимала, что это он бьет ее, Мэгги, мучает ее, Мэгги.
Иногда Пэдрейк начинал ласкать свою жену в присутствии Мэгги, рука его поглаживала грудь Сэлли, ее ноги, лез ей под юбку. Или же он обнажал ее грудь и начинал посасывать ее. Не выдерживая, Мэгги выскакивала из комнаты. Однажды вечером, когда они все трое сидели в гостиной, он уложил жену на пол и попытался овладеть ею прямо на глазах ошеломленной Мэгги. Выбежав из комнаты, она услышала раздающийся вдогонку хохот Пэдрейка.
Затем Сэлли забеременела, и Пэдрейк сказал Мэгги:
— Это дитя нашей с тобой любви: твое и мое дитя.
— Правда? — с некоторым испугом спросила Мэгги. — А Сэлли? Как насчет Сэлли? — Она стала бояться за жизнь Сэлли.