Давай притворимся, что этого не было

– Господи, под холодильником целая куча стеклянных шариков. Откуда у нас вообще дома стеклянные шарики?

Тут Виктор издал характерный звук, с которым обычно он обхватывает ладонью лицо и качает головой, словно не может поверить в то, что сталось с его жизнью, и несколько минут спустя спросил:

– Погоди. А откуда вся эта кровь?

Тут я заметила у себя на руке длинную неглубокую рану, приподнялась на локте, чтобы ее рассмотреть, и сказала:

– А это еще откуда?

Так мы и поняли, что меня не парализовало.

У меня зародилось было смутное подозрение, что Виктор специально пролил на меня фальшивую кровь, чтобы я отвлеклась и пошевелилась, но ведь у него с собой почти никогда не бывает фальшивой крови. Просто он не из таких парней. У него может найтись измерительная лента или кредитная карта с истекшим сроком годности, но если вам понадобится фальшивая рука или медвежий коготь, то вам точно не к нему. С другой стороны, я обрадовалась, когда увидела на себе кровь, потому что хотя бы теперь Виктор должен был отнестись ко всему этому более серьезно. Вскоре, впрочем, выяснилось, что он так напрягся при виде крови только из-за того, что еще не покрыл плиточные швы на кухонном полу защитным раствором, так что от крови непременно должны были остаться пятна. Это было немного бессердечно с его стороны, но мне его досада была понятна, ведь если меня когда-нибудь похитят, это пятна могут бросить на него тень подозрения в убийстве, но я не стала об этом упоминать, потому что мне не хотелось, чтобы у него появились подобные мысли. К тому же он мог попросту разозлиться из-за всех этих стеклянных шариков под холодильником. Как бы то ни было, я в итоге отмела все эти мысли в сторону, потому что до меня вдруг дошло, что кровь у меня идет ИЗ-ЗА ТОГО, ЧТО Я РАНЕНА КУРИЦЕЙ.

Одновременно с этим до меня дошло, что никто в жизни не поверит этой истории, а еще что Виктора непременно посадят, потому что ну кого вообще ранят курицей? Очевидно, меня. Это был один из кусочков сушеной курицы, которую я несла Барнаби Джонсу, чтобы он полакомился. Эти кусочки были немного опасные: до нелепости острые, и, как оказалось, ими можно было прилично пораниться, если приложить достаточное усилие. Звучит не слишком достоверно, но такое может произойти с каждым, кто упадет на заточку из курятины. Хотя, пожалуй, я единственный человек в мире, получивший колотую рану курицей. Так что я победила. Ну или проиграла. Может, и то и другое.

Тогда я объяснила Виктору, что поранилась курицей, а он снова начал звонить в «Скорую», потому что решил, что у меня сотрясение. Я вздохнула и стала дергать его за штанину, чтобы привлечь внимание, а потом провела демонстрацию, схватив куриную заточку непострадавшей рукой и показав, как ей можно уколоть. Он таращился на меня в недоумении, но трубку повесил, потому что наконец понял, в чем дело, ну или потому что решил, что я угрожаю его пырнуть. Виктор утверждает, что он все равно не знал, что сказать водителю «Скорой», потому что «никто в жизни не поверит, что наша милейшая собачка может причинить столько вреда», причем сказал он это крайне снисходительным и осуждающим голосом, и, думаю, именно поэтому я принялась кричать в свою защиту:

– ТЫ ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЕШЬ, ЧТО ОН ТВОРИТ, КОГДА ТЕБЯ НЕТ ДОМА.

Тут Виктор взял Барнаби Джонса под мышку и сказал:

– Не слушай мамочкин бред, мистер Джонс, – и забрал его в спальню, чтобы смотреть вместе с ним «Разрушителей легенд».

Я принялась кричать, не вставая с пола:

– Да он бы столкнул меня с лестницы, будь у нас лестница.

Еще я сказала, что теперь Барнаби Джонс наверняка вспорет нам глотки, потому что познал вкус человеческой крови, а Виктор в ответ крикнул, что из-за меня Барнаби Джонсу не слышно телевизор, а еще что он не станет разговаривать с человеком, который драматизирует, лежа на полу в кухне.

Я пояснила, что «драматизирование» – это распространенный симптом шока, а он сказал, что это не так, поэтому мне пришлось самой открывать медицинский справочник и листать его своим сломанным пальцем – правда, я так и не смогла найти там такой симптом.