Дау, Кентавр и другие

Начиная с 1961 г., мы регулярно каждую весну проводили на горном курорте Грузии Бакуриани симпозиумы по сверхте­кучести и сверхпроводимости. Все жили в так называемом «Доме физика», на котором базировалась лаборатория косми­ческих лучей, принадлежавшая Институту физики Грузинской Академии наук в Тбилиси. Директор этого Института Элевтер Луарсабович Андроникашвили был нашим общим с АБ близ­ким другом. АБ был докторантом у Ландау, а Элевтер был док­торантом у П.Л. Капицы почти в одно и то же время. Эти свя­зи, собственно, и объясняют наше появление в Бакуриани. На Бакурианских симпозиумах горные лыжи и теоретическая фи­зика были основными компонентами нашей жизни. АБ по своему характеру должен был быть первым везде, поэтому и горными лыжами он владел почти на профессиональном уровне.

В тот год АБ приехал в Бакуриани со своим давнишним другом Борисом Гейликманом. Жили они в одной комнате, а в соседней жил я с Алешей Абрикосовым. «Дом физика» нахо­дился на горе. Возвращаясь из поселка Бакуриани, мы иногда заходили в местный универсальный магазин, который боль­шим изобилием не отличался. Там было лишь 3 предмета, при­влекавшие внимание: большие портреты товарища Сталина маслом в золоченых рамах, длинные кухонные ножи и боль­шие трикотажные женские панталоны. При виде всего этого созрел план розыгрыша. Я обсудил это с Алешей Абрикосо­вым, и мы приобрели самый длинный кухонный нож и лило­вые панталоны. К этому набору необходимо было еще приба­вить записку на грузинском языке, которую мы попросили написать молоденькую грузинскую дипломницу А. Абрикосо­ва Риту Кемоклидзе. Текст записки состоял из одной фразы: «Ты ответишь за поруганную честь». Сложность состояла в том, что Рита не знала, как по-грузински «поруганная честь». Здесь- то уже начиналась комичность ситуации. Рита бегала по «Дому физика» и спрашивала у маститых грузинских ученых, как на грузинском языке будет «поруганная честь». Когда наконец все было готово, оба предмета с запиской были незаметно положе­ны на дно сумки АБ, благо комнаты никогда не запирались.

На следующий день мы все возвращались в Москву. Как обычно, разбирая сумку АБ, его жена Татьяна Львовна с удив­лением обнаружила «компрометирующие» АБ предметы и за­писку. Смущенный Кадя ничего внятного сказать не мог. За­писка, которая могла бы что-то объяснить, была на грузинском языке. Решили обратиться к близким друзьям — Радам и Ми­хаилу Светлову. Радам Светлова была грузинской княжной и язык знала. Поскольку по телефону прочесть не могли, поеха­ли к Светловым. А там, как назло, оказался близкий друг Свет­ловых и Мигдала — известный физик Бруно Понтекорво, так­же большой любитель шуток. Можно представить, какой стоял хохот и сколько остроумных шуток было произнесено после того, как Радам перевела злополучную записку. Розыгрыш удал­ся, АБ оценил шутку.

Часто приходится слышать разговоры о богатстве академи­ков в годы советской власти. У академика Мигдала не было даже дачи. Вспоминаю, что с начала перестройки у меня, как директора Института, появилась некоторая свобода в расходо­вании средств. Воспользовавшись этим, я первым делом по­высил зарплату всем сотрудникам Института в полтора раза. Получив первый раз дополнительные 250 рублей, Кадя сказал мне: «Исаак, я впервые почувствовал себя свободным челове­ком, у меня впервые появились карманные деньги».

Мне приятно вспоминать, что последние несколько лет своей жизни АБ чувствовал себя «свободным человеком» и я, хоть и в небольшой степени, был к этому причастен.

«Ландау — наш ученый или...?»

Мы все преподавали либо в университете, либо в Москов­ском физико-техническом институте, и, таким образом, шко­ла Ландау была построена на хорошо организованной сис­теме отбора талантливых молодых людей и привлечении их в аспирантуру. Поэтому сразу же после организации институ­та мы решили создать кафедру Московского физико-технического института с тем, чтобы наш институт был для него базовым и чтобы мы могли там отбирать студентов.

МФТИ был организован специальным декретом, подписан­ным Сталиным. Документ был секретный. Предполагалось, что там будут готовить специалистов, связанных с учреждениями оборонного значения. В то время, когда мы создавали свою кафедру, году в 65-м, этот шаг требовал решения Военно-промышленной комиссии Совета Министров.