Дау, Кентавр и другие

Мне хочется рассказать о «секретарях» чуть подробнее. Ча­сто люди, вынужденные общаться с ними двадцать четыре часа в сутки, привыкали к своим «секретарям», у некоторых они становились почти членами семьи. Например, известно, что секретарь Л.А. Арцимовича по вечерам, провожая Арцимови­ча в спальню, жаловался ему: «Да, вам хорошо, вы теперь спать пойдете, а мне еще нужно на вас суточное донесение писать». Я.Б. Зельдович, наоборот, принципиально отказывался пускать секретарей в свою квартиру, а жил он в скромном трехэтаж­ном доме Института химфизики, и бедные секретари вынуж­дены были сидеть на лестнице, когда Зельдович был дома. Зимой лестница не отапливалась, и это становилось неприят­но. И так, создав секретарям неудобства в работе, Зельдович в конце концов от них избавился.

Академик Н.Н. Семенов очень подружился со своим секре­тарем П.С. Костиковым, который стал его постоянным парт­нером при игре в подкидного дурака. Однажды, уехав поохо­титься на глухарей, Николай Николаевич взял с собой любимого секретаря, и произошел такой казус. Охотник из Семенова был неважный, слышал он плохо, да и видел не очень хорошо. Кончилось все это печально — вместо глухаря академик попал в ногу Костикова, своего преданного пажа.

О П.С. Костикове стоит рассказать отдельно. Участие Н.Н. Семенова в Атомном проекте не вполне удовлетворяло тех, кто был наверху, в какой-то момент его оттуда отпустили, а секретарей, соответственно, решили снять за ненадобностью. Это был сильный удар по престижу Н.Н. Семенова, он сильно переживал и решил оставить своего любимого секретаря, стар­шего лейтенанта КГБ П.С. Костикова, работать в своем ин­ституте в качестве заместителя по режиму.

Павел Семенович относился к академику Семенову как к родному отцу, и был ему необыкновенно предан. И вообще был очень добрым и хорошим человеком. Он некоторое время

проработал в институте заместителем директора по режиму, и одной из его обязанностей было подписывать характеристик ки ученым, выезжающим за границу. Ему особенно нравилось подписывать характеристики молодым научным сотрудницам, и кончилось это тем, что одна из сотрудниц пожаловалась на него. Возник скандал, и Павла Семеновича понизили до долж­ности инженера. Он тяжело переживал свое унижение. А я как раз в это время подыскивал в наш институт помощника ди­ректора по общим вопросам. И Н.Н. Семенов, узнав об этом, предложил мне взять на эту должность Павла Семеновича. Я согласился, и ни разу об этом не пожалел. Появившись в институте, Павел Семенович взял на себя всю рутинную рабо­ту. Он любил науку, был предан институту и лично мне, и не было такого бытового вопроса, который он не мог бы решить. Поместить кого-нибудь в хорошую больницу, достать лекар­ства, выбить путевку, обеспечить автобус — все это решалось без проблем. Павел Семенович не имел никаких комплексов и мог пройти с письмом от Института куда угодно, никакие уров­ни вплоть до министерских его не смущали. И наш институт скоро приобрел репутацию места, где можно решить любой вопрос.

Павел Семенович проработал в нашем Институте очень дол­го, до самой своей смерти. Умер он 19 августа 1991 г. Очень символично.

«Его нет, я его больше не боюсь, и больше заниматься этим не буду»

В «Воспоминаниях» Сахарова описан его разговор с Я.Б. Зельдовичем. Прогуливаясь как-то по территории Объек­та, Зельдович спросил его: «Знаете, почему Игорь Евгеньевич Тамм оказался столь полезным для дела, а не Ландау?— у И.Е. выше моральный уровень». И Сахаров поясняет читателю: «Мо­ральный уровень тут означает готовность отдавать все силы “делу”. О позиции Ландау я мало что знаю».

Я считаю абсолютно неуместным сравнивать участие в ра­ботах двух замечательных физиков и нобелевских лауреатов. То, что умел Ландау, не умел Тамм. Я могу категорически ут­верждать: в Советском Союзе сделанное Ландау было не под силу больше никому.

Да, безусловно, И.Е. Тамм активно участвовал в дискуссиях, был на объекте постоянно, а Ландау там не бывал ни разу.

Ландау не проявлял инициативы по совершенствованию но­вых идей — это тоже верно. Но то, что сделал Ландау, он сде­лал на высшем уровне. Скажем, проблему устойчивости в аме­риканском проекте решал известнейший математик фон Нейман. Это — для иллюстрации уровня работы.

Как известно из недавно опубликованной «справки» КГБ, сам Ландау свое участие ограничивал теми задачами, которые получал, никакой инициативы не проявлял. И здесь сказыва­лось его общее отношение к Сталину и к сталинскому режиму. Он понимал, что участвует в создании страшного оружия для страшных людей. Но он участвовал в спецпроекте еще и пото­му, что это его защищало. Я думаю, страх здесь присутствовал. Страх отказаться от участия. Тюрьма его научила. А уж даль­ше — то, что Ландау делал, он мог делать только хорошо.