Дашкова

Когда произошла описанная сцена? Донесение Беранже, в котором приведены записки подруг, датировано 15 июля. К этому времени двор уже более полумесяца находился в Петербурге, куда княгине путь был закрыт.

Начиная с 4 июня Екатерина II перестала внимательно знакомиться с допросами Хитрово: практически все, что можно было доверить бумаге, он сказал. Теперь ее интересовала личная беседа. После долгого разговора с глазу на глаз императрица писала Суворову: «Хитров двух человек уговаривал, чтоб они в его партию пошли». Их цель – «убить графов Орловых, всех четверых. В сем Хитров обличен и по многим запирательствам, наконец, сам мне признался и просил о том прощения, признавая себя и сообщников в том виновными». Однако, хотя узник прежде называл причастными Панина, Глебова, Теплова, «двух Рославлевых, двух Барятинских, двух Каревых, двух Хованских, Пассека, кн. Дашкову, но он в том отпирается, а мне признался, что он только с двумя Рославлевыми и с Ласунским согласие имел»{490}.

Эта записка полностью обеляла Дашкову, как и других крупных вельмож. Вопреки мнению, будто Екатерина II стремилась представить бывшую подругу активной участницей заговора, документ показывает, что внешне императрица ставила в деле точку. Именно после разговора с Хитрово и могла возникнуть примирительная эпистола к княгине с просьбой открыть «злонамеренные разговоры», буде таковые доходили до Екатерины Романовны.

Но Дашкова не могла давать показания на себя. Она не знала обращения государыни к Суворову и приняла письмо подруги за попытку выведать побольше, что было отчасти верно. Екатерина II сообщала Суворову, что словам Хитрово «верить неможно», а поведение Пассека с Барятинскими показывает, «что они дело… знали». Подобные же рассуждения касались и Дашковой.

Старый канцлер Воронцов еще до окончательного разрыва подруг почувствовал беду и постарался откреститься от племянницы. Все его письма перлюстрировались, поэтому неблагоприятные суждения о княгине были способом показать императрице: остальная семья не замешана в «неистовствах». «Не хочу писать о поступках сестры вашей княгини Дашковой, – обращался он к племяннику Александру 25 мая. – Она больше сожаления, нежели ненависти достойна. Может быть, что она со временем сама узнает ошибку свою и постарается мысли и поведение свое исправить… Мы не подаем ей повода противу нас негодовать… мы с ней поведение имеем как бы с незнакомою и постороннею персоною»{491}.

Не помогло. 7 августа Воронцов вынужден был отправиться на лечение в длительное заграничное путешествие. Екатерина II сохранила за ним звание канцлера и полное жалованье{492}. Но от дел он был удален навсегда. Испытывал серьезное неудобство и Панин. 12 августа Сольмс доносил, что из разговора с Никитой Ивановичем понял желание последнего уйти в отставку{493}. На него напирал Бестужев, императрица подозревала в недавнем заговоре, племянница – прежде сильная креатура – оказалась в опале. Но Панин предпочел потянуть время и был вознагражден за терпение – 21 августа Екатерина II приказала ему «присутствовать в Иностранной коллегии старшим членом».

Этот человек представлял большую силу. И был слишком нужен, благодаря своим способностям. Но не исключено, что, подай Никита Иванович в отставку, и та была бы не без радости принята императрицей. Так случилось с Захаром Чернышевым. Как и Дашковой, Екатерина II намекнула старому поклоннику, что его имя упоминается в деле Хитрово. Граф занервничал. Подобно княгине, стал бравировать прежними отношениями с государыней. Написал прошение об отставке в надежде, что его удержат. Но получил желаемое. Спохватившись, граф умолял об аудиенции, в которой ему было отказано. После чего написал письмо с просьбой вновь принять на службу. Только через год императрица позволила Чернышеву вернуться ко двору и занять старое место вице-президента Военной коллегии{494}.

14 июня состоялся приговор Хитрово, 17-го – братьям Рославлевым и Ласунскому. На удивление мягкий. Хитрово вынужден был выйти в отставку и отправиться в свое село Троицкое Орловского уезда, где ему предписывалось оставаться «безвыездно». Там в 1774 г. он и скончался. Трое остальных соучастников просто были разосланы служить подальше от столицы: Николай Рославлев – на Украину, его брат Александр – в крепость Святого Дмитрия (Ростов-на-Дону), Михаил Ласунский – в город Ливны. Все трое в 1763, 1764 и 1765 гг. вышли в отставку с чином генерал-поручиков и поселились в поместьях.

Такая участь была весьма далека от нарисованной Дашковой в разговоре с Дидро картины: «Четыре офицера… были сосланы в Сибирь». Княгиня вновь преувеличивала. Ей грезились то эшафот, то путешествие в кандалах на край света, то необходимость пожертвовать собой, ради спасения отечества, то шпага в сердце фаворита… На деле же заговорщики не были даже лишены званий.