Идею брака подсказал Орловым вернувшийся из ссылки Бестужев. Когда-то он был первым помощником фаворита Елизаветы Петровны и, по словам служившего тогда в Петербурге Станислава Понятовского, настаивал, «чтобы Елизавета объявила публично о своем тайном браке с Разумовским – империи нужен был наследник по прямой линии»{459}. Теперь сменились декорации, даже люди, но не тактика старого вельможи.
Вот как дело описано у Дашковой: «Зима прошла серди общего веселья. В это время граф Бестужев… прочел некоторым лицам вздорную челобитную на имя императрицы, в которой ее всеподданнейше… просили избрать себе супруга ввиду слабого здоровья великого князя. Несколько вельмож подписали ее, но когда он явился с этой челобитной к моему дяде канцлеру, эта безумная и опасная затея была навсегда уничтожена мужественным его поведением… Он не захотел слушать дальнейшего чтения фантастической челобитной и, повернув Бестужеву спину, вышел из комнаты… Дядя велел заложить карету и, несмотря на болезнь, поехал просить аудиенции у императрицы, немедленно принявшей его. Он рассказал императрице… что народ не пожелает видеть Орлова ее супругом… Подобное поведение канцлера вызвало всеобщее одобрение и уважение к нему»{460}.
Ни слова о Панине. Ни слова о себе. Дело выглядит так, как если бы затею Орлова разрушил своим благородным поступком старый канцлер, устранявшийся от интриг и хворавший дома. Между тем сомнительно, чтобы Бестужев сам явился в дом закоренелого врага, которого старался подсидеть и которого считал ниже себя. У Дашковой фигуры меняются местами: канцлер выше «старого интригана» и как бы нисходит до отказа слушать его. Полагаем, что Воронцов узнал о проекте брака стороной, из разговоров при дворе. Дашкова писала, что ее дядя «почти никого не видел по болезни». Но примерно в это же время, 19 января, канцлер встречался с Бекингемширом и намекал на вспомоществование, за что обязывался помогать заключению торгового договора между Англией и Россией на британских условиях. «Гипокрит, какого не бывало, – с возмущением писала о Михаиле Илларионовиче императрица, – вот кто продавался первому покупщику; не было двора, который бы не содержал его на жалованье»{461}. Посол доносил в Лондон: «Если его величеству угодно будет повелеть произвести эту оплату, то, судя по тону, в котором говорил проситель, я полагаю, что уплата эта будет сочтена за большое одолжение». Какой контраст с образом из «Записок» княгини!
Однако Англия не связала своих интересов с Вороцовым. По мнению посла, канцлер был «человек слабый, боязливый, честный лишь наполовину и, как министр, полон предубеждений»{462}.
И вот такой вельможа настоял на аудиенции, немедленно получил ее и разговаривал с государыней в назидательном тоне: «Императрица… сказала, что не забудет откровенного и благородного образа действий дяди, в котором она усматривает и чувство дружбы лично к ней. Дядя ответил, что он исполнил только свой долг и предоставляет теперь ей самой подумать над этим, и удалился». Что ж, княгиня
Однако реальность прорвалась у княгини во фразе: «Бестужев вообразил, что дядя столь решительно отверг его проект, опираясь на могущественную партию». В другой редакции дана иная трактовка: «Бестужев приписал твердость со стороны канцлера предварительному согласию с императрицей, которая будто бы хотела с помощью этого протеста отделаться от настойчивости Орлова»{464}.
Самое удивительное, что обе версии верны. Ценная информация была разделена между двумя редакциями. Нечто похожее княгиня сделала, говоря о награждении орденом Св. Екатерины. Страх потерять должность под нажимом Бестужева, за которым стояли Орловы, заставил канцлера сблизиться с Паниным. Это сближение оказалось настолько серьезным, что уже после отъезда из России, в декабре 1763 г., Михаил Илларионович советовал племяннику Александру по всем служебным делам прямо адресоваться к Панину{465}.
У новой дружбы имелись прочные основания. Противостояние проектам Бестужева было в интересах обоих. Если бы Орлов достиг цели при помощи подписки, то возвращение Алексея Петровича на прежнюю должность было бы наименьшей из наград.