Дашкова

Кэтрин разделяла с сестрой ее литературные занятия. Она старалась разузнать побольше о лицах, которые упоминались Дашковой в мемуарах, и представить себе обстановку дворцов, где жила юная княгиня. Но для Китти покровительница предназначала другую работу: изложить ее воспитательные идеи: «Тебе, имеющей перо, которое, покорствуя гению, умеет и приятно, и сильно выражать богатство твоих мыслей, тебе представляю я необделанный камень, дабы ты, яко искусный ваятель, обработав его, произвела из него некий образ… Мне кажется, я уже слышу тебя, с обычной твоей пылкостью, прервав чтение, говорящую: “Но, княгиня, я никогда не была ваятелем”. – “Тише, тише, – говорю я. – Ты еще будешь испытуема в терпении неоднократно, доколе я конца достигну… не всякий имеет дар ”»{1065}.

Вероятно, Кэтрин не вдохновилась идеей писать о воспитании и свой «дар ясности и сокращенности» обратила на «Записки». Полагаем, что «необделанный камень» – т. е. подготовительные материалы для воспоминаний имелись, хотя Марта и отрицала это, говоря, будто княгиня пишет сразу, набело.

Среди таких подготовительных материалов можно назвать письма Екатерины II к подруге, ее собственную переписку с родными и другими корреспондентами, пометы на полях книг Рюльера и Кастера, наброски собственного характера в послании Кэтрин Гамильтон, наконец, письмо Кайзерлингу, с описанием переворота 1762 г. Если не сами документы, то их черновики использованы в тексте воспоминаний. Вероятно, имелся и дневник княгини – скупой, краткий, даже мелочный.

Особую роль играли ее рассказы, которыми пестрят письма сестер из России. Работа, судя по всему, происходила так: гостьи слушали, записывали, потом давали Дашковой прочесть, что получилось, и та оставляла свои пометы и дополнения. Тот факт, что мемуары записывались со слуха, на наш взгляд, не дает оснований считать их сфальсифицированными. Стилистически они скорее схожи с письмами Дашковой брату Александру, чем с посланиями Марты домой или с «Небольшим путешествием в горную Шотландию». Уже в XX в. множество воспоминаний было записано со слов участников событий, продиктовано журналистам и авторизовано по расшифровкам. Эти тексты занимают свое место в мемуарной литературе. Пометы Дашковой на полях (иногда весьма пространные), сделанные ею собственноручно, говорят о том, что княгиня читала написанный Мартой текст, дополняла его, но не правила. Следовательно, была с ним согласна.

О том, что Екатерина Романовна пишет воспоминания, знал ее брат Александр, к которому княгиня обращалась за справками. Знал и Федор Ростопчин, посещавший нашу героиню в июле 1804 и в июне 1805 гг. «Граф Ростопчин – человек весьма приятный», он «произвел чрезвычайно хорошее впечатление», – замечала Марта. Кроме того, он – «вылитый Павел I… Мы засиделись допоздна, разговор вращался вокруг различных событий русской истории»{1066}. Как видно, княгине было интересно с этим гостем.

Собственное мнение Ростопчина, напротив, неприязненное. «Имел я нередко случай видеться, говорить и спорить с княгинею Дашковою, – сообщал он П.Д. Цицианову. – Что ж из сего вышло? Она от меня без памяти, пишет, и я должен отвечать, читать у ней все важные переписки, а она кстати и некстати кричит, что она в своей жизни нашла лишь трех человек, кои делают честь людям: Фридриха Великого, Дидерота и меня»{1067}.

Именно Ростопчин донес в Комитет министров о том, что покидавшая страну Марта вывозит с собой весьма опасную рукопись. В журнале Комитета сказано, что мемуары Дашковой «содержат изъяснения против разных лиц, как посторонних, так и близких ее, и, наконец, против правительства… коих явление во всяком отношении должно быть предосудительно»{1068}. По сей причине, прежде чем допустить путешественницу на корабль, ее вещи подвергли досмотру для «отыскания и секвестирования» полученных от княгини бумаг. Тогда, по словам Уилмот, ей пришлось сжечь оригинал воспоминаний и позднее восстановить его по памяти. Эта история, рассказанная Мартой сразу по прибытии в Англию 1 января 1809 г., брату княгини Семену, не вызвала доверия у бывшего посла.

Не кажется она правдоподобной и сегодня. Скорее всего, протографа не было, а французский оригинал, написанный рукой компаньонки и обнаруженный после смерти княгини Дашковой в ее доме – единственный авторизованный экземпляр. Семен Романович имел сведения об обоих вариантах «Записок» и оспаривал их, полагая, что сестра не могла сделать так много ошибок и допустить столько несуразностей. Между тем ошибки объяснимы редактурой, а несуразности княгиня писала и при жизни.