Дашкова

Следующий шаг Дашковой был еще более опрометчивым. В самом начале 1781 г. она прибыла в Париж, где окунулась в атмосферу старых знакомств: Дидро, семейство Неккеров, аббат Рейналь, виденные когда-то в Петербурге скульптор Фальконе и его ученица мадемуазель Коло – творцы Медного всадника. Сам знаменитый Гудон работал над мраморным бюстом княгини, а королева Мария-Антуанетта пригласила посетить Версаль.

«По вечерам у меня дома собиралось целое общество», – вспоминала Екатерина Романовна. «Встретилась я и с Рюльером… Подойдя к нему, я сказала, что… я очень рада его видеть, и если госпожа Михалкова, не желая никому показываться, пожертвовала удовольствием, которое ей доставило бы его общество, то у княгини Дашковой нет никаких оснований поступать так же. Я… буду с удовольствием принимать его, когда ему угодно»{796}.

Как такое понимать?

Княгиня знала, что за ней негласно наблюдали. Даже контролировали переписку. В мемуарах сказано: «Я просила моих корреспондентов писать мне лишь о себе и о моих родных и близких». Только семейные дела, никаких придворных новостей, ни слова о политике. И вдруг демонстративное сближение с Рюльером. Хотя Дашкова и заявила старому знакомому, что не станет «ни читать, ни слушать его книгу», само ее появление рядом с автором санкционировало текст.

Не значат ли такие игры, что княгиня дразнила Екатерину II? Она давала понять своей коронованной визави, что молчание ее задевает. И что княгиня Дашкова, в отличие от госпожи Михалковой, может перестать держаться как тихая незаметная подданная.

Чтобы проверить произведенное впечатление, наша героиня 23 февраля 1781 г. написала третье письмо Потемкину. Его тон свидетельствовал о сдерживаемом раздражении: «Заявите, милостивый государь, ее величеству, что она переполнила бы желания матери, если бы соизволила почтить его (Павла Михайловича. – О.Е.) званием своего адъютанта… ибо для меня существенно, чтобы по возвращении в Отечество он не имел бы несчастья сидеть в одной комнате с караульными… чтобы счастье быть вблизи своей великой государыни не соединялось для него с каким-либо унижением и огорчением»{797}.

Последнюю фразу биографы Дашковой часто трактуют как просьбу избавить Павла от возможного фавора. Но, если прочесть письмо целиком, то становится ясно: княгини говорила о стыде «сидеть в одной комнате с караульными». Возможно, будущему офицеру это оказалось бы полезно, но мать держалась иного мнения. Солдаты не больше подходили ее сыну, чем русские студенты в Эдинбурге.

Однако попытки напористо наступать на Потемкина, как на профессора Робертсона, не возымели успеха. Он по-прежнему молчал. Дело решала сама государыня, и пока старая подруга вела себя опрометчиво, ответа быть не могло.

Природную гордость Дашкова демонстрировала самым утонченным образом – отказываясь от почестей и подчеркивая, что они ей положены. «Мне дали понять, что мне следует явиться в Версаль, – писала она о желании королевы Марии-Антуанетты познакомиться с ней. – Я ответила, что, несмотря на то, что была графиней Воронцовой по отцу и княгиней Дашковой по мужу… что, хотя для меня лично всякое место безразлично… и хотя я не предавала значения знатности рождения, так что вполне равнодушно могла видеть, как французская герцогиня, дочь разбогатевшего откупщика, сидит на почетном месте (при версальском дворе им считался табурет), но в качестве статс-дамы императрицы российской, не могу безнаказанно умалять свой ранг».

Почему княгиня решила, что в Версале ее обязательно унизят? Сорок лет назад двоюродные сестры императрицы Елизаветы Петровны по матери – Скавронские и Гендриковы – посетили Версаль. Они хотели, чтобы с ними обращались как с кузинами русской государыни, но им указали на низкое происхождение и не позволили даже сесть в присутствии короля. Тем временем его фаворитка, маркиза Помпадур – «дочь разбогатевшего откупщика» – возвышалась на почетном «табурете». Сама Елизавета Петровна, в юности невеста Людовика XV – стояла второй в списке суженых французского монарха, но ее отвергли из-за того, что она дочь «подлой простолюдинки»{798}. Екатерина Романовна была в родстве с императорским домом через жену своего дяди Анну Карловну Скавронскую, т. е. через ту же «подлую» линию. Теперь она добивалась, чтобы с ней в Версале обошлись как со статс-дамой русского двора, если не примут во внимание княжеский титул.

Дабы избежать недоразумения, Мария-Антуанетта встретилась с Дашковой как с частным лицом – в доме своей приятельницы мадам Полиньяк, где «вследствие отсутствия придворного этикета» обе чувствовали себя «свободнее».