Дашкова

«Мастерская мира» обладала и бродягами, и работными домами, и лачугами восточного Лондона. Но Дашкова говорила о среднем классе, который и составлял в тот момент британское общество. В нем господствовал тон довольства, такой нетипичный для России и так приятно удивлявший русских путешественников. Создавая из Англии утопию, княгиня, в первую очередь, думала о своей стране. Она как бы намечала в воображаемом пространстве две точки: отправную, где находилась невоспитанная Россия, и конечную – просвещенная Британия.

Дашкова первой из отечественных писателей перешла к поиску «идеального общества» в реальном мире и назвала таковым английское. Однако оригинальность внутри еще неразвитой литературы не означала оригинальности в принципе. Французские писатели уже освоили это направление мысли. Княгиня шла по их следам. Дидро восклицал: «Она так любит англичан, что я боюсь за ее пристрастие к этому антимонархическому народу». Но не сам ли он создал у читателей зависть перед британскими законами? Дашкова нашла в Англии отечество своего разума. Британия предоставляла нравственный, интеллектуальный и законодательный комфорт. Мысль о возвращении в «огромную тюрьму» не могла не тяготить княгиню.

Глава 9. Человек семейный

При сложных, творческих отношениях Екатерины Романовны с реальностью обоснован вопрос, насколько увиденное ею в Европе было результатом непосредственных наблюдений, а насколько – частью внутреннего мира самой княгини, где каждая картина обретала смысл только с учетом прочитанного? Иными словами, ехала ли Дашкова «с широко закрытыми глазами»?

На первый взгляд вопрос кощунственный. Известно, что наша героиня не отдавалась праздным развлечениям, а осматривала фабрики, заводы, парки, верфи и даже пыталась проникнуть на военные объекты, куда ее, впрочем, не пускали. Екатерине Романовне все нужно было потрогать собственными руками и узнать, как, из каких материалов, на какие средства создано то или иное сооружение. И вот здесь княгиня более всего напоминала слепого, который ощупывает лицо незнакомца, не удовлетворившись беседой с ним.

Наша героиня ощупывала лицо Европы. Многие ее замечания интересны уже потому, что не пришли бы в голову зрячему. При этом другие, очевидные, вещи ускользнули от Дашковой. Так, проезжая через Пруссию, она обратила внимание на высокое качество земли и на заботы короля о подданных. В это же время российские чиновники предлагали Екатерине II открыть границу в Риге, чтобы обнищавшие в результате финансовых махинаций казны пруссаки перебегали на нашу сторону. «В его государстве царствует скорее отчаяние, нежели бедность, – рассуждал о Фридрихе II Герман фон Даль, советник таможенной палаты, которого императрица пригласила для консультаций по вопросам торговли. – Так что если бы он не преследовал строго эмиграции, то нет сомнения, что каждый месяц, по крайней мере, сто семейств выходили бы искать счастья в спокойной, кротко управляемой России»{679}. Непривычная картина. Но она же в екатерининское время наблюдалась и у других соседей, например, в Швеции, на каждых переговорах поднимавшей вопрос о возврате «беглых».

Во Франции княгине не нравилось решительно все, и она, судя по замечаниям Дидро, говорила об этом резко и уверенно. А в парижском обществе смеялись над тем, как мало путешественница знала тамошний тон{680}. Едва ли за 17 дней Дашковой удалось бы его изучить. Дидро приходилось пояснять русской приятельнице «то, что глаз ее не мог понять: законы, обычаи, правление, финансы, политику». При этом она, конечно, не могла проникнуться внутренней жизнью чужой страны, почувствовать, как напряжены социальные струны в последние десятилетия перед революцией. Вскоре после отъезда Дашковой из Франции король Людовик XV распустил Парижский парламент. Друг-философ написал вдогонку княгине горячее, полное дурных предчувствий письмо.

«Умы волнуются, и волнение распространяется; принципы свободы и независимости, прежде доступные только немногим мыслящим головам, теперь переходят в массу и открыто исповедуются. У каждого века есть свой отличительный дух. Дух нашего времени – дух свободы… Это наше настоящее положение, и кто знает, к чему оно поведет? Привилегии различных сословий, сдерживающие монархию от перерождения в деспотизм, пали… Гораздо легче образованному народу отступить опять в варварство, чем варварам сделать шаг к цивилизации»{681}.

Только в конце века, когда на улицах Парижа застучали ножи гильотин, Дашкова поняла смысл предсказаний Дидро и восхитилась его прозорливостью. «Все письмо представляло собой пророчество последующих событий во Франции; не революции, а конвульсивных движений, представлявших из себя целый ряд революций и расшатывавших страну»{682}. Едва ли следует ставить Екатерине Романовне в вину тот факт, что во Франции 1770-х годов она сама, без помощи Дидро, не заметила Франции 1790-х{683}. А могла? За две недели? Из окна кареты?