Дашкова

Дашкова отправилась к художнику Жану Лепренсу, но тот выставил ее, заявив: «Я во Франции, а не в Петербурге». Чистейший воды сплетня: выставить княгиню было не так-то просто. А памфлет Шаппа не заслуживал ничего, кроме рукоприкладства: «В России никто не осмеливается думать… у русских грубая нервная организация, незатейливая и пассивная… Там можно видеть художников, прикованных цепями к мольберту… Нельзя предстать перед императрицей, не пав ниц… биясь лбом о землю»{658}. Жаль, «бедный аббат» скончался к моменту приезда нашей героини.

В мемуарах ангелом-хранителем Екатерины Романовны назван Дидро. На протяжении двух недель они встречались, по словам Дашковой, каждый день и разговаривали несколько часов кряду. Правда, сам энциклопедист назвал всего четыре рандеву. Но княгиня была мастерицей преувеличивать. Под ее пером парижские приключения превратились в один сплошной диалог с другом-философом. Уже оказавшись в Петербурге, Дидро так описал эти беседы: «Вы, конечно, помните, с какой свободой Вы позволяли мне говорить на улице Гренель… Я действительно сидел около Вас… когда Вы, облокотившись на камин, следили за выражением моей физиономии, чтоб угадать, в какой мере и когда я должен воспламениться»{659}.

Один из самых ярких философов Просвещения находился на жалованьи Екатерины II – 1000 ливров в год, причем сумма была выплачена на 50 лет вперед{660}. Он выполнял щекотливые поручения и, среди прочего, опекал княгиню, как прежде путешественницу опекали русские дипломатические чиновники в разных городах Европы. Были ли эти люди «шпионами» царицы, или оказывали Дашковой неоценимые услуги? Всего понемногу. Та же роль предназначалась и философу. Но он воспылал к княгине дружбой, и наша героиня ответила взаимностью. «Все мне нравилось в Дидро, даже его горячность… Вследствие живого своего характера он впадал иногда в ошибки, но всегда был искренен и первый страдал от них»{661}. Разве перечисленные черты не принадлежали самой княгине? «Неизменная дружба, проницательный и глубокий ум, внимание и уважение» к достойным людям – любое из названых качеств Дашкова примеряла на себя, и оно оказывалось ей впору, как туфелька Золушке.

В мемуаристике есть прием, называемый «другой голос», когда автор описывает себя, давая характеристики окружающим. Он выделяет у них черты характера, свойственные ему самому{662}. Таким образом, рассказывая о Дидро, Дашкова говорила о себе. Эту особенность текста надо иметь в виду, когда речь заходит о знаменитом споре по поводу крепостного права.

«Благосостояние наших крестьян увеличивает и наши доходы; следовательно, надо быть сумасшедшим, чтобы самому иссушать источник собственных доходов», – рассуждала княгиня. «Будь они свободнее, они стали бы просвещеннее и вследствие этого богаче, – возражал Дидро.

Особенность диалогов Дашковой – их внешний «сократизм». Читательница знаменитых философских бесед Платона, где Сократ выступает главным действующим лицом и логически подводит собеседника к нужному выводу, княгиня применила этот метод в «Записках». Однако она не любила говорить длинно, выстраивать цепь доводов, каждое предыдущее звено которой вело бы к следующему. Поэтому ее диалоги выглядят усеченными, а половина реплик – опущенной. С кем бы ни разговаривала Екатерина Романовна: с императрицей накануне переворота, с Алексеем Орловым на улице или с Дидро в парижской гостиной – она неизменно прерывает собеседника тогда, когда ее собственное мнение уже высказано. Прерывание – прием, обычно свойственный мужчинам. А если смотреть шире, то сильному, доминирующему партнеру{663}. В пространстве мемуаров Дашкова, безусловно, доминировала и не позволяла Дидро возразить.

«Какая вы удивительная женщина! – якобы воскликнул он в завершение спора. – Вы переворачиваете вверх дном идеи, которые я питал и которыми дорожил целых двадцать лет!» Как было на самом деле? Если учесть, что доводы княгини – сначала просвещение, затем освобождение – взяты из работы Беарде де Л’Аббая, члена Дижонской академии, победителя конкурса Вольного экономического общества 1765 г.{664}, то окажется, что читатель наблюдает вовсе не диалог с философом, а внутренний монолог героини.