Дашкова

Локк мог бы быть назван педагогической иконой княгини. Но англичанин долгие годы служил гувернером и привел множество конкретных случаев из своей практики. Его главная мысль – в балансе между дисциплиной и уважением к ребенку{619}. Что касается княгини, то она отдавала решительное предпочтение родительской строгости. Ее «воспитательным» текстам не хватало как раз понимания противоположной стороны.

Исходя из «Записок», нельзя сказать, какими чертами характеров обладали чада. Была ли дочь резвой хохотушкой или застенчивой, неуклюжей дикаркой? Любил ли сын разорять вороньи гнезда и лазать по деревьям или лечил собак и кошек с перебитыми лапами? В недоброжелательном отзыве Екатерины II: де Павел «прост и пьяница», а Анастасия, даже «под опекою не соглашается жить с матерью»{620}– больше живых штрихов, чем в мемуарах. В погоне за идеальным образом семьи княгиня невольно обезличила детей. Любопытно, что не сохранилось ранних изображений Павла и Анастасии. Уже во время второй поездки в Англию Дашкова закажет граверу Гавриилу Скородумову цикл картин, где будет и ее семейный портрет с подросшими отпрысками. Однако закончен окажется только образ самой княгини{621}.

И в живописи, и в тексте доминировала мать – субъект, преобразующий отпрысков силой своего авторитета. Следов обратной связи нет. А это возможно лишь в одном случае – княгиня была отделена от повседневных забот о малышах. Она писала: «Подобно тому, как я была гувернанткой и сиделкой моих детей, я хотела быть и хорошей управительницей их имений». Но дело в том, что как раз «гувернанткой» Дашкова не являлась. В воспоминаниях она предпочла не говорить, что ее подруга Пелагея Каменская исполняла должность гувернантки. Позднее княгиня не назвала имен гувернеров сына, только уточнила, что один из них был пьяницей, а другой «непристойного поведения».

В мае 1771 г. в Страсбурге Дашкова рассказала кузену Иллариону Ивановичу Воронцову о смене наставников своего сына. По ее словам, Павел до сих пор находился «в дурных руках», его гувернер господин Маригьян «не только сам не учит его ничему, но и других мастеров не нанимает». Тот факт, что воспитателю мальчика было поручено искать для подопечного учителей, показывает известную дистанцию, которую княгиня держала по отношению к повседневной, мелочной заботе о ребенке. Было бы естественно самой забрать юного князя из «дурных рук». Но нет, Екатерина Романовна нашла другого наставника: «Как я правилы и поведение свыше наук и всего ставлю, то я не могла до сего вечера быть спокойна, покамест я не уговорила Разумовских гувернера его завтра к себе взять»{622}. Новым педагогом стал выпускник юридического факультета Страсбургского университета Жан Фредерик Эрман. С ним отношения тоже не сложились. В 1778 г., после шести лет службы, Дашкова указала гувернеру на дверь незадолго до окончания контракта. Воспитатель обратился в суд в Эдинбурге, прося возместить ему ущерб, но проиграл дело. Он вернулся в Германию, где со временем стал мэром Страсбурга и деканом юридического факультета родного университета{623}. Суть «непристойного поведения» Эрмана неясна, но увольнение раньше срока позволяло недоплатить наставнику.

Об инциденте ничего не сказано в мемуарах. Гувернеры в них отсутствуют. Это уже известный метод минимализации, при котором автор воспоминаний стягивает к себе функции других лиц, чтобы рельефнее выделить свою фигуру в повествовании. Но текст не всегда позволяет согласиться с этой уловкой. Так, «Записки» Дашковой не содержат характерных речевых штампов, свидетельствующих об исполнении мелочных материнских «должностей». Княгиня почти не допускает повторов, описаний, цветовой гаммы. Эти частые и порой докучные элементы дамской прозы возникают как отражение воспитательных функций{624} – женщина вынуждена многократно характеризовать ребенку то, что видит, изощренно описывать мир, несколько раз говорить одно и то же.

Ничего этого в речи нашей героини нет. Зато княгиня была склонна к назиданиям. Ведь наказание и нравоучение применяются с одной и той же целью – исправить дурные наклонности. Только к первому прибегают уже после совершения «преступления», а ко второму – заранее, в качестве своеобразной профилактики. Дети воспринимают поучение как форму порицания за еще несовершенный промах{625}. Чувство вины – один из действенных способов подчинения. Как государственного, так и семейного. Что отражено в «Словаре»: «Преступников нарочно казнят всенародно, чтобы народ казнился сим примером»; «Каждый гражданин повинен защищать свое Отечество»; «Молодых людей отделять должно от худых сообществ… Нравы от худых примеров удобно портятся»{626}. Гипотетический «молодой человек» должен казниться и чувствовать себя повинным, оттого что его нравы могут испортиться. В таких условиях грядущий бунт становился неизбежен.

«Льстить народу»