Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

Его прикрытые маской глаза, казалось, видели меня насквозь, и я слегка испугалась, что он раскусил мои намерения. Но мы продолжали болтать, и вскоре стало очевидно, что наш разговор сводился к остроумным шуткам; они предоставляли Никколо возможность не слишком открыто флиртовать со мной.

Мелодия закончилась, и я, выразив желание подышать свежим воздухом, спросила, не проводит ли он меня к окну.

— И правда. Давайте подышим теплым летним ветерком… а то здесь слишком холодно.

— Неужели? Тогда почему же капельки пота стекают по вашим щекам?

Он взглянул на меня с наигранной серьезностью:

— Моя госпожа, эти капли не имеют к поту никакого отношения. Я смеюсь сквозь слезы, видя, как вы уродливы и нескладны.

На мгновение я потрясенно открыла рот… а потом поняла, что он продолжает шутить. Я игриво шлепнула его по руке и повела в прохладную уединенную нишу за тяжелым занавесом.

— Вы родились в Имоле, донна Стефания?

— Да. Я прожила здесь всю свою жизнь.

— Ах… иноземцы! Сам я романьолец до мозга костей.

Я спросила, как ему нравится Имола, чем он занимается, и, разыграв кокетливое смущение, поинтересовалась его семейным положением. Не моргнув глазом, он сообщил мне, что женат и имеет девять детей — подразумевая, разумеется, что он холост и бездетен. Двойной блеф. А он изысканный лжец, этот Никколо. С ним надо держать ухо востро.

Мы продолжили беседу, и он нежно погладил мою затянутую в перчатку руку. Очевидно, у него на уме только одно желание, но я, увы, не смогу полюбить его. Мой флирт с ним подобен игре с умным ребенком: услужливым, забавным, невинным.

Мы вновь отправились танцевать, и я вдруг заметила, что в зал вошел Чезаре. Музыканты мгновенно умолкли, а льстецы окружили его, расточая благодарность за такое великолепное празднество и объявляя его новоявленным Александром.

— Как же почтительны здешние гости, — пробормотал Никколо. — А местные поэты в особенности потрясли меня — где еще встретишь людей столь величайших дарований и искренности!

Я рассмеялась. Ах, Никколо, какой же вы шутник! Мне почти жаль, что придется поступить так с вами.

Фоссомброне ЛЕОНАРДО

Я больше не смотрел на трупы. Сначала я говорил себе, что это необходимо: опыт — отец учения, а здесь, в этих разрубленных телах, мне открывалась человеческая анатомия. В конце концов, в молодости в Милане я посещал тюрьмы, чтобы наблюдать обезображенных пытками преступников. Я был в госпиталях, чтобы увидеть деформированные тела и ампутированные конечности, и даже в сумасшедшем доме, чтобы сделать наброски гротескных лиц его обитателей. Но здесь я быстро утолил свою любознательность. В такой человеческой бойне рассечения слишком грубы, и в них нет ничего ценного.

Впрочем, я пытался взглянуть на окружающий меня ужас как на картину. Несколько лет тому назад, готовясь к написанию одной так и не завершенной мной фрески, я живописно изобразил батальную сцену с пажами — облака пыли, вздыбленные лошади, бледные лица и мучительные гримасы боли падших героев, вспаханная копытами земля, растоптанная запекшаяся кровь. Но это было до того, как мне пришлось увидеть настоящее убийство. Сейчас я вдруг осознал, что в глаза бросаются совсем иные детали. Вид свертывающейся под солнцем крови не побудил меня удивиться тому, что на полотне ее помогут изобразить сочетание киновари, сажи, свинцовых белил и сурика, а возникло лишь ощущение тошноты.

Увы, мне пришлось оставить сие зрелище без внимания. Я восхищался кружением ястреба в облачной вышине. Сделал набросок затейливой горгульи на стене замка. И главное, я стремился избежать непосредственного соприкосновения… Вокруг царила кошмарная, убийственная мерзость. Я словно шел по узкому, раскачивающемуся подо мной мостику.

Тропа под ногами и зияющая за ней бездна…

А потом я случайно увидел то, от чего не смог отвести глаз. Тихо плача и прижимая ко рту тряпичную куклу, из горящего амбара вышла девочка, видимо четырех или пяти лет. Я направился к ней, и она сжалась от страха. Ее лицо потемнело от грязи и дыма, и по нему текли светлые ручейки слез. Я показал ей, что у меня нет оружия, что я не собираюсь причинять ей вред, а, наоборот, хочу помочь, и с отчаянной осторожностью раненого зверька она замерла в ожидании моего приближения.

Когда она наконец поверила мне и позволила взять ее на руки, то почти мгновенно уснула. Меня поразила легкость моей ноши. Я погладил ее полуобгоревшие волосы и направился к выходу из города. На подъемном мосту пьяный стражник со смехом спросил меня, куда это я собрался.

Вот каково оно… чувство страха…

— Прошу, позвольте мне пройти. Мне надо найти кого-то, кто сможет присмотреть за этим ребенком.

— Не слишком ли она юна для твоей подружки? — презрительно усмехнувшись, выпалил солдат. — Ах ты, грязный старый развратник!

И он, намереваясь скорее напугать, чем ранить, замахнулся на меня мечом. Потрясенный такой внезапной злобой, жгучую боль в предплечье я ощутил значительно позже.