Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

— Я не знаю, Никколо. От моего решения тут ничего не зависит. Но я уверен, что Содерини ни за что не даст денег на то, о чем просит здесь Леонардо. Не даст, потому что не может. Казна Синьории пуста. Мы не можем даже заплатить уже нанятым рабочим: не важно, сколько их там — четыре или пять сотен.

— А новый налог? — предложил я.

— Ты издеваешься?! Тогда начнется бунт. И нас всех повесят.

Я вздохнул, сознавая правоту Бьяджо, и прислушался к шуму дождя, который с новой силой забарабанил по крыше таверны. Завсегдатаи начали кашлять и ворчать: плохо работала вытяжка, и дым густыми облаками плыл по залу.

— Погода тоже не облегчает положения, — добавил Бьяджо, с какой-то беспомощностью.

— Но если проект закончится неудачей…

— …Сальвиати сотрет нас в порошок. Да, я понимаю.

Я потер пальцами виски. Аламанно Сальвиати дожидается удобного случая отомстить мне с тех самых пор, как провалился его заговор в Имоле по обвинению меня в предательстве; теперь у него появится отличный повод. Я наблюдал за своим другом, пока он с безнадежным видом перечитывал записки Леонардо.

— Так что же мы можем сделать? — спросил я.

Бьяджо пожал плечами; он поднял руки, а уголки его рта опустились. Выразительная пантомима, означающая во Флоренции: черт побери, если бы я знал.

Стены таверны содрогнулись от могучего удара грома; Господь отверз хляби небесные и презрительно низверг потоки ангельской урины на нашу площадь. Бьяджо допил пиво и накинул плащ:

— Ладно, не знаю, как ты, Никколо, но я, пожалуй, побегу домой, пока Флоренция не превратилась в Венецию.

Венеция, 3 октября 1504 года ДОРОТЕЯ

Дождь уныло барабанил в окно, и я взглянула на протекавший под домом канал; мимо бесшумно проплыл одинокий гондольер, черный на фоне свинцово-серой воды.

— Еще одну партию, моя милая? — спросила моя золовка. — Или вы слишком устали?

Я улыбнулась. Еще только шесть часов вечера, и даже в моем нынешнем положении я не думала, что можно в такую рань отправиться в кровать. Поглаживая округлившийся живот, я вновь села за карточный столик и глянула на выпавшие мне карты. И вот в этот самый обычный, банальный и на редкость скучный момент меня вдруг пронзила потрясающая мысль — как же я счастлива!

Помню, как в юности — всего три или четыре года тому назад, хотя теперь кажется, что эта была совершенно другая жизнь, — я твердила, что никогда не буду попусту тратить время на карточные игры в роскошно обставленных гостиных. И однако теперь моя жизнь в основном проходит в таких развлечениях, а я не испытываю по этому поводу ни малейшего разочарования. По-моему, в той, другой жизни я не догадывалась, как быстро утрачивает новизну возбуждение; как тесно могут быть связаны разочарование и облегчение. Но главное, я не могла представить одного потрясающего ощущения: мягких пинков и шевелений во мне новой жизни. Я знаю о своей беременности уже более четырех месяцев — наш ребенок должен родиться в начале следующего года, — и однако каждое утро, независимо от обстоятельств, с изумлением изучаю формы своего тела, размышляя о том, что произошло со мной и что случится в скором будущем.

На прошлой неделе я получила письмо от Стефании; она спрашивала, не боюсь ли я. Она тоже ждала ребенка, и между строк ее каллиграфически написанного письма я прочла, что ее ужасали родовые муки и возможность смерти. Рассуждая логически, я должна бы ощущать то же самое, но это совсем не так. Даже не знаю почему… У меня просто такое чувство, что все будет хорошо.

Поразительно, какую любовь можно испытывать к созданию, которого в некотором смысле еще даже не существует. Да, моя любовь к этому будущему ребенку огромна, безгранична, как океан; какой же великой она станет, когда я, наконец, увижу и прижму к груди моего малыша; когда он будет плакать или улыбаться и болтать со мной? Никто, кого так любят, по-моему, не может умереть; и никто, испытывающий такую любовь, не может погибнуть.

Я взяла карты, изучила их и сложила в нужном порядке. Мельком глянула на лица сидевших за столом игроков. Из камина доносился сладковатый дым кедровых поленьев. Я прислушалась к шелесту дождя за окном. Мне хотелось, чтобы мой муж скорее вернулся со службы и легко поцеловал меня в щеку. Я вспомнила смутное прошлое — Леонардо, Никколо и Чезаре, замки, войска и бальные залы — и издала умиротворенный вздох.

Моя золовка вдруг бросила на меня проницательный взгляд:

— Ну как, моя милая, хорошие карты?

Чинчилья, Испания ЧЕЗАРЕ

Через бойницу я видел, как кружили в небесах и камнем падали вниз соколы. Внизу бойницы — серая равнина, вверху — серое небо.

Я слышал только ветер. Звук дыхания Господа. Наблюдает ли Он за мной?

ЭГЕЙ! Ты следишь за мной? Что молчишь? Ну и черт с Тобой. Бог, Фортуна, судьба или удача — ты прежде была моей подругой. А теперь ты предала меня. Уничтожила меня. Ты, шельма, бросила меня здесь гнить.