Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

— Верно, братец, еще не освоился с духовным саном? — ехидно спрашивает Джованни.

Я бросил на него пристальный взгляд. Отрешенное выражение.

— Кардиналы имеют власть. И богатство. И возможность стать Папой, — невозмутимо заявил я.

— Разумеется, но командиры имеют славу. И свои собственные войска.

— Это не твое воинство. А воинство церкви. Да и не снискал ты пока, братец, большой славы.

Его щеки вспыхнули огнем. Он треснул кулаком по столу.

— Первый блин комом. И мне жутко не повезло, — прошипел он. — Посмотрел бы я, как бы ТЫ поступил на моем месте.

О… гораздо лучше, Джованни. Я бы одержал победу.

Топот копыт и факельный свет. Мы ехали по темным улицам. Нас четверо — я, Толстяк, Джованни и неизвестный в маске. Последний молчалив, безымянен. Знакомый Джованни. За нами слуги и грумы.

Миновали Колизей, чья призрачная громада высилась во мраке. Мне виделись тени Юлия Цезаря и Тиберия. Их имена эхом отдавались в вечности.

Миновали трупы повешенных на стенах дворцового сада. Я видел крыс, ползавших по их плечам. По плечам людей, чьи имена уже забыты.

Аромат роз. Зловоние смерти.

Миновали старый дворец нашего отца. Миновали старый дом нашей матушки. Миновали дом, где выросли мы с Джованни.

Проблески памяти — детские драки и праздники. Церемонии и поцелуи. И одно всеобъемлющее чувство — страстное желание скорее стать взрослым.

Вот оно, детство, и закончилось. Наш отец избран Папой. Я стал кардиналом. Фамильное могущество возросло. Борджиа на подъеме. Но какой же он затяжной, какой медленный…

Однако я неизменно смотрю вперед и вижу мое будущее — блестящее возвышение. Хотя время неумолимо уходит.

Я должен стать триумфатором, прежде чем умру. Я должен стать победителем, прежде чем смерть меня победит. Мне уже двадцать два года. Осталось только десять лет. Я сжал кулаки — нельзя терять ни минуты этого проклятого времени.

На Понте-Сант-Анджело Джованни заявил, что должен покинуть нас.

— В такой час? — удивляется Толстяк. — Улицы здесь опасны, кузен.

Джованни лишь ответил:

— Со мной все будет в порядке.

— Возьми с собой, по крайней мере, слуг. Безрассудно гулять в одиночку по римским улицам, — посоветовал Толстяк.

Где все люто тебя ненавидят. Где каждый желает тебе смерти. Но наш Толстяк слишком тактичен для подобных добавлений.

Джованни вздохнул и жестом приказал своему груму следовать за ним. Грум тащился на своих двоих. А Джованни ехал на муле.

Он удалился, его закрыла темная фигура. За ним на муле сидел неизвестный в маске. Его руки обхватывали торс Джованни. Цокот копыт постепенно затих.

Мы проводили их взглядами, они исчезли в ночном мраке. За нашими спинами невнятное бормотание слуг.

Толстяк нахмурился:

— Ты не думаешь, что нам следовало остановить его?

— Скорее всего, он пошел по следу какой-то сучки, — бросил я. — И мог бы убить тебя, попытайся ты остановить его.

Толстяк:

— Да. Осмелюсь сказать, что ты прав. А кто хоть тот черный человек?

Я пожал плечами:

— Джованни любит якшаться с темными личностями.

Мы проехали по мосту. В городе тихо, как в покойницкой.

15 июня 1497 года

Очередной прекрасный летний день. Уединившись в Сала дель Кредо[9], я смотрел в окно на затененный двор. Прошел по залу к противоположным окнам. Выглянул в залитый солнцем сад.

Меня восхитили фрески в тимпанах дворцовых залов. Все эти святые и пророки наделены странно знакомыми лицами. Моим и Джованни. Наши длинные, хорошо уложенные волосы. Наши аккуратно подстриженные бородки. Наши красивые черты. Живопись грубее оригиналов — вы едва ли отличите нас друг от друга.

За закрытой дверью — голос моего отца. Звук его торопливых шагов. Нетерпеливый стук в дверь.

— Входите, отец.

Его брови сведены. Взгляд исполнен тревоги:

— Слуги Джованни сообщили мне, что он не вернулся прошлой ночью…

— Верно.

Я поведал ему о нашем расставании, о груме и таинственном незнакомце:

— Кардинал Ланзол выразил беспокойство. Но я предположил… наличие страстной подружки.

— Да, вероятно, ты прав, — он глянул в окно на затененный газон. — Однако пора бы уже ему вернуться.

— Может, нашел вторую?

Отец рассмеялся. Его лицо разгладилось:

— Или даже третью, зная Джованни… Да-да… я уверен, ты прав, Чезаре. Ты идешь на консисторию?

— Безусловно, отец.

Время ползет как черепаха. Секунды подобны часам. Минуты — дням. Консистория — Вечерня — Вечерняя молитва. Тени в саду сокращались и исчезали. Вновь появились, удлинились. Растаяли в ночной тьме.

Лицо отца нервно подергивалось. С каждым часом все сильнее. Сплетенные руки обхватили колено.

Слуги Джованни призывались ежечасно. Мой брат еще не появился.

— Что-то случилось. Это ненормально. Он не мог бы…

— Такое с ним уже бывало, — напомнил я. — Джованни забывает, что люди могут переживать за него. Он слишком беспечен.

— Я понимаю, понимаю… ты прав, — кивнув, сказал отец. — Однако… у Хуана есть враги. Что, если его…

— Мы можем приказать начать поиски в городе.

Он воззрился на меня, широко раскрыв глаза. Ему хотелось, чтобы именно я сделал такое предложение. Хотелось, чтобы кто-то поддержал его страхи.