Дартмур

Они закончили с завтраком и направились к внутреннему двору.

Первое занятие Искусство стихий, так что никто не торопился. Оуэнс наверняка опоздает, как обычно.

Они вышли под навес. Ветер остро намекнул на наступление холодов, и что пора теплее одеваться, выходя из замка.

Впереди мелькнул хвост знакомых волосы в компании розовых. Фоукс в одной рубашке и тонком джемпере.

"Вот идиотка".

Обняла себя руками. Плохо, да, что они от ветра не защищают?

Снял с себя теплый пиджак и, проходя мимо, накинул на ее плечи.

Подняла на него удивленный взгляд, получив в ответ недовольный.

"Нехуй ходить раздетой".

Этот поступок привлек куда больше внимания, чем поцелуй в зале.

— Ты дал ей свой пиджак? — удивленное возмущение от синего всколыхнуло раздражение.

Майлз обернулся на ходу, опередив Шама с ответом.

— А то, что он засосал ее на глазах у всей школы, тебе ни о чем не сказало?

"Маккинни, блять".

Шам все же обернулся сам.

— У тебя с этим какие-то проблемы?

Парень пожал плечами, поднимая руки.

— Никаких.

Чудно.

Потому что оправдываться он ни перед кем не собирается.

Эпилог

Она лежала рядом, подогреваемая камином с одного бока, и Шамом — с другого. В его свитере, растрепанная после недавнего секса.

Он уткнулся носом в засосы на ее шее, она, смеясь, забавно наморщила нос.

— Ша-ам, ты не даешь мне дочитать.

Не дает. Потому что сначала она слишком возбуждающе закусывала губу, вчитываясь в конспект, а теперь он просто наслаждался моментом выходного.

В учебные дни все меньше свободного времени друг на друга, и ему это не нравилось.

Загруженность по учебе, обязанности старосты, зависания в библиотеке.

От последнего удалось избавиться.

Сделал несколько кристаллов от непогоды на балконе. Теперь вместо пыльных стеллажей она сидела там, а он наблюдал. Как она, завернутая в плед, с кружкой липового чая, с непосредственным восторгом следит за хлопьями снега, падающими и не долетающими до нее. Пишет, читает, и снова задирает голову. Смеется, счастливая и довольная. Потом возвращается в гостиную, и делает счастливым его.

— Ты не думал, где проведешь Рождество?

Феликса не оторвалась от чтения, закусила палец. Всегда так делает, когда что-то не понимает.

Забрал у нее конспект, ища, что ей тут не нравится.

Проведешь.

Он не оставит ее одну.

— В Швейцарии, — взгляд забегал по строчкам и наткнулся, по-видимому, на проблему Фоукс. — У тебя здесь ошибка. Не "цепная", а "прямая". Тогда все сойдется.

— Вот черт, — забрала тетрадь, хмурясь и вчитываясь заново. — К маме? В Швейцарию.

— Да. Ты тоже едешь.

Он предполагал возможную реакцию на тему "ты решил за меня". И да — решил.

Он хочет встретить Рождество с теми, кто ему дорог. С Феликсой и с мамой. Первое приятное Рождество за много лет.

Она закрыла тетрадь, подползая повыше, чтобы не смотреть на него снизу вверх.

— Ты серьезно? Хочешь, чтобы я поехала с тобой?

Приподнял брови, не собираясь давать очевидные ответы. А она, похоже, решила добиться слов, произнесенных вслух.

"Упрямая".

— Удивительно.

Он смотрел на нее из-под полуприкрытых глаз.

— Что?

— Что у тебя эти вопросы появились в голове. И ладно бы они там остались, но ты их озвучила.

Она фыркнула, и снова уткнулась в конспект.

— Обычные вопросы, — пробормотала, усиленно делая вид, что читает.

— Обычный вопрос это: "Когда едем?", а не та херня, что ты произнесла.

Впрочем, в ее стиле.

Он хорошо помнил, как одним ноябрьским вечером вместо жаркого секса перед сном, устроила ему трах мозга.

Почему?

Из-за гребаной Мими.

Узнала о ее насыщенной жизни с Уоррингтоном и Уайтом, устроенной с легкой и щедрой руки Шама.

И что она сделала?

Естественно, встала на защиту осужденных.

Нет, он не внял аргументам: "Это жестоко" и "Она же человек". Этот человек по недоразумению счел, что "может". Он вернул ее из сказки в реальность. Все. И нет, никаких поблажек быть не могло.

"Шам, пожалуйста. Я прошу тебя, отмени это жестокое наказание. Пожалуйста, Шам", — и гребаный янтарь давит своей надеждой победы добра.

Он нашел еще один предел.

Видеть разочарование в ее глазах оказалось почти так же тяжело, как безжизненные глаза матери.

И он сдался. Естественно, преподнеся все в свою пользу, но он-то знал правду.

В тот момент он признал, что отец был прав. В том, что касается слабости.

Феликса — его слабость.

Только папаша не знал, что она же и его сила.

Напитывает, наполняет, дарит, и — не менее важно — принимает.

Его — со всеми демонами, которые рвутся к ней.

То, что он ей дает.

Ту особую любовь. Другую.

Завязанную на ненависти. Их двоих.

И она крепче. Гораздо прочнее. Потому что она росла в них годами, она — часть них.

— Смотри, там что-то лежит.

Феликса слезла с дивана. Опустилась на колени, пригибаясь к полу и заглядывая под кресло.

"Хороший вид".

Она поднялась, смахнула пыль, рассматривая что-то. А он любовался ей.

Ему нравится, когда она надевает его одежду.