Они взглянули друг на друга.
— Думаешь, мы всё учли? — спросил Вейдер.
— Всё учесть мы по определению не можем, — хмуро сказал император. — Мы не сверхразум… Но давай посмотрим. С чего начнём?
— Списком. Эхм… Храм джедаев — политики — эмоциональная нестабильность — дети — Оби-Ван…
Они переглянулись.
— Линия Оби-Вана, — негромко сказал Палпатин, — линия Мотмы, линия детей. Через это мы действуем.
— А то, что действует на нас…
— Мы. Мы — действуем на нас. И никто больше.
— Допускаем, чтобы действовали.
— Нда?
— Это скепсис или усталость?
— Отвращение.
Вейдер долго смотрел на императора. Потом улыбнулся.
— Могу изложить философские мысли вслух.
— Излагай.
— Ты меня безумно вдохновляешь.
— А как же.
Его ученик только покачал головой.
— Итак, актив, — сказал он бодрым тоном. Император усмехнулся в складку губ. — Первое. Обозначим это как мир великой силы.
— Громовые аплодисменты, — раздался тихий голос из кресла императора.
Вейдер посмотрел на его источник.
— Не «как»? — с полувопросом произнёс он.
— Не как. Это и есть мир великой силы.
— Хорошо, — кивнул Тёмный лорд. — Мир великой силы. Мы знаем, что каким-то образом, какая-то сила оттуда, сейчас не важно, личная или безличная, пытается влиять на наши поступки и жизнь. Выровнять судьбу, — добавил он, подумав.
— Мне нравится твоё определение.
— Польщён. Но на жизнь, на события, связанные с жизнью живых существ она может влиять только через сами же живые существа. Использует особенности их характера. Склонности. Привязанности. Антипатии. Словом, наши беды идут от нас же. Как и победы. Ты прав. Нельзя, например, сказать, — он прищурился, — что я, бедный и неосмысленный, четыре года мотался по галактике за сыном, абсолютно этого не сознавая. Нельзя сказать и то, что я не понимал, что делаю. Нельзя сказать, что я бы не понял, если бы захотел подумать, что моя горячечная любовь к отпрыску, которого я в жизни не видел, обусловлена во многом тем, что я к тому времени безумно устал от тебя.
— И от себя.
— Да. Верно. От себя в первую очередь. И это была разрядка. Желание чего-то нового. Отвлечься. Не думать. Отдохнуть. На что-то переключиться. Если бы я сформулировал это, всё прошло б гораздо легче. По крайней мере, в отношении тебя.
Император усмехнулся. Вейдер продолжил:
— Я бы отреагировал на твои слова гораздо спокойней. А главное, я бы не стал скрывать, что почувствовал сына. Не стал хоронить, как клад. Но я скрыл. И похоронил. Для личного пользования. Хотя воспользоваться не мог. Наращивал неприязнь. Начал загодя обвинять в том, что ты держишь меня на коротком поводке…
— Здравого смысла.
— Да. Словом, на примере себя я понял, что, возможно, на нас и влияют. Но через наши же склонности, желания и слабость. Мы сами создаём себе проблемы. Я это понял. И потому я не дурак.
— Прости, — сказал император. — Я устал.
— Я знаю. Я сам утонул в своей выдуманной любви, которая…
— Фиг тебе. Ты любовь не выдумывал. Она была. Выдумка не может подчинить себе человека. Может, ты сейчас ничего особого не чувствуешь. Но тогда от тебя исходило такое…
— Что?
— Боль от несостоявшегося. И тоска.
Вейдер помолчал. Грустно усмехнулся.
— Возможно, дело в том, что я потерял слишком многих. Не многих. Дорогих. Ненавижу привязываться. Просто ненавижу.
— Ага.
Вейдер поднял голову и улыбнулся:
— Я понимаю. Ненавижу — то слово, которое говорит о том, что привязка была сильной… Вот она в конечном счёте подчинила меня и мои поступки посильней, чем любой нажим. От нажима-то я бы отбрыкнулся… Человек сам себя загоняет в дыру, — он пожал плечами. — Сам себя вяжет по рукам и ногам. А затем начинает судорожно искать в окружающем его пространстве того, кто в этом виновен. После чего начинается форменный бардак.
— Где бардак, а где система, — ответил император.
— Да. После энфэшников кое-что встало на место. А ещё после моего сыночка.
— И твоей дочки.
— Заметил?
— Что их учили
— Конечно, — кивнул Вейдер. — Но одновременно говорит о том, что и на этой слабости сыграли.
— Нда?
— Мне озвучить? — спросил Вейдер.
Император вместо ответа мило улыбнулся.