-Да, любил. А он лгал мне, как все они. Он всего лишь джедай, учитель. Марионетка в руках ими самим выдуманной силы.
Он не простил Амидалу, он не простил никого. Но Амидала была самым болезненным его бредом. Вот тут проявился извечный парадокс: любовь вне всякого рассудка. Он не мог простить ей того, что та не выкупила мать. Не подумала даже, маленькая королева. Его отталкивала её правильность, излишняя педантичность, её мысли, её образованный королевско-набуанским воспитанием умок.
Но Палпатин видел, каким расклеенным сверлом засела в сердце его мальчика эта любовь. Внерассудочная тяга. Доходящая порой до ненависти.
-Эта дура решила признаться мне в любви около арены, учитель, – захлёбывающийся от ненависти смех. – Эта идиотка была такой правильной, такой рассудительной, такой взрослой – а тут решила проявить ещё и романтическую дурь! Учитель, у нас был разговор на корабле, - он смеялся. – Я сказал ей, что освобождаю её от слов, которые она сказала мне у арены. Что мне не нужна жена, которая толкает правильные речи о самообладании и долге, и только вид хищника пробуждает в ней прочитанные меж государственными делами две-три любовные книжонки. Я сказал ей, чтобы она решала, что ей действительно нужно. Потому что если она считает, что может со мной играть, как с мальчишкой или своими секретарями – так пусть убирается к секретарям! И флиртует – с ними! Королева Амидала! Мне не нужна королева. Мне не нужна сенатор. Мне нужна подруга. Друг. Жена. И если она до сих пор думает, что может ухватить по куску отовсюду – пусть уходит в политику и никогда не вспоминает обо мне. И она… испугалась, - новый смех. – Она испугалась. Мальчик-то вырос. А мужчина играть с собою не дал.
Но всё же – она вышла замуж за джедая. Сурового, как все они, но джедая. Так что я не уверен в своей жене. Она выдумала меня снова.
Его мальчик был жестоким в любви. Он почти никого не допускал к себе. А когда допускал – требовал такой же верности и отдачи, на какую был сам способен. И никогда не прощал предательства. Либо свой – либо враг.
А после смерти матери его отвращала любая мысль о привязанности к кому-то. Это была ненависть, чистая и беспримесная, ко всему миру.
-Я переделаю его, учитель, - сказал он ему однажды. – Я его изменю. Я знаю свою силу. И тогда больше никто не будет…
…а в итоге – чуть не умер сам. Стал инвалидом.
И вот тогда его мальчик разуверился в самом себе.
Промежуток между картинами.
Время.
Воды времени текут,
Ширят свой водоворот.
И за несколько минут
Может быть, проходит год.
Катит время колесо
То ль на месте, то ль вперёд.
И за тиканьем часов
Голосов не разберёт.
Чьи-то жизни, чей-то хруст,
Чьи-то несколько минут…
Время солоно на вкус,
Кровью дни его текут.
И оставит тот поток
Только пепел, только прах.
Времени полёт жесток,
Имя Смерть ему.
КАРТИНА ДЕВЯТАЯ.
Люди и дроиды.
Дроиды и люди.
Это волокучее, тянущееся настроение: липкая густая масса тёмного медлительного потока над точкой раскалённой боли внутри – требовало выхода. Убить кого-то пока не получалось. Да он и не развлекался этим. Убивал он всегда холодно. Иногда с отвращением. И только по необходимости
Не было у него дара лёгкого убийства.
Разговор с сыном не очень-то помог.
И тут он вспомнил: дроиды. Конечно же. Он как раз оставил себе заметку на потом. Когда будет время. Когда его будет слишком много.
Всё равно не заснёт. А снова пускаться в высокоинтеллектуальные разговоры: хватит. Свою норму он исчерпал.
Он поднёс правую руку с комлинком на запястье к маске:
-Технический отдел. Где дроиды, захваченные вместе с повстанцами на Эндоре?
Секунда осмысления информации, а затем знакомый голос ответил:
-Милорд, всего два дроида: класса дроид-секретарь и класса астродроид.
-Верно.
Этот парень часто оставался дежурить в техническом отделении по ночам. Вейдер угадывал в нём ту же страсть, что и у себя в молодости и детстве. И между ними установилось нечто вроде молчаливой приязни.
-Они в отсеке ДО-09, в отключённом состоянии.
-Правильно. Общее техническое состояние?
-Никаких серьёзных повреждений. Полностью готовы к употреблению.
-Перешлите их в мою личную мастерскую, лейтенант. И не включайте.
-Есть, сэр.
Ну что ж. Теперь он займёт руки и голову в привычном для себя смысле.
В своей мастерской он некоторое время рассматривал двух дроидов, лежащих там неподвижными металлическими конструкциями там, куда их вынес конвейер.
“Мастерская” – неверно сказано. Это помещение было оборудовано так, что походило скорей на информационный или программный центр, нежели на примитивные мастерские его детства.
Но у него из детства осталось много терминов. “Мастерская” – термин привычный.
Он подошёл к дроидам. Встал рядом. Провёл перчаткой по корпусу каждого. Осторожно, словно стирая пыль. А потом по очереди включил их.